Леонид Рахманов - Повести разных лет

— Неужели вы хотите, чтобы я раздавал зуботычины? — взмолился Базиль.

— Мой друг, штрафую тебя на двадцать копеек. Когда ты научишься владеть собой? Итак, продолжаю. Запомни, пожалуйста: я хочу сделать из тебя универсального помощника. Так или иначе, ты образован, развит, умен, одарен, но все это может оказаться бесполезным и даже вредным грузом, если ты будешь не у дел в моем хозяйстве. Скажу тебе откровенно, мой друг: такой человек, как Харлампий, мне больше бы пригодился, он золото, он совершенство в своем роде. Но такого у меня нет, и я решил сделать нужного человека из тебя. Тем более что меня давно уже беспокоила мысль, как мне тебя использовать в своем хозяйстве, чтобы ты не был лишнею спицей в колеснице. Я полгода над этим думал и только потому и не вызывал тебя из Парижа, что все не мог решить, как поступить с тобой в точном сообразии с моими принципами. А мой основной принцип таков: каждого из моих людей использовать как можно целесообразнее. Система в работе должна быть утонченной: штрафы и поощрения, как я тебе говорил, и наивыгоднейшее применение способностей каждого. С тобой несколько труднее. Повторяю: призови на помощь парижскую переимчивость. Скажу несколько слов относительно «зуботычин», как ты о них грубо отозвался. Не нужно фантазировать, мы живем в России — мой друг, ты видишь, как я откровенен с тобой, оцени это и считай поощрением, — я говорю: мы живем в России! Эти люди тебя уважать не будут, если ты не покажешь им свою власть, тем более что ты не барин. Так что советую, в твоих интересах и в интересах дела, учить их, когда это нужно. А сам, повторяю, учись у Харлампия, друг мой. Подражай Харлампию.

Увы! Базиль оказался бездарным учеником. Только вчера он был оштрафован на целый полтинник за то, что один пожилой работник назвал его Васенькой.

— Ты не должен допускать ни малейшей фамильярности, — выговаривал ему после Павел Сергеевич. — «Я тебе не Васенька, а Василий Иванович, штрафую тебя за дерзость на четверть дня. Отработаешь в субботу», — вот что ты должен был сказать старику.

«И это лучший из людей!» — с надрывом думал Базиль, шагая по площади.

Павел Сергеевич отлично понимал, как страшно Базилю видеть ту пропасть, что отделяла прежнего Павла Сергеевича от теперешнего. Однажды он попробовал объяснить Базилю, что пропасть не так-то уж велика на самом деле и нужно смотреть на все проще. Он сказал:

— До сорока лет я проживал деньги, а после сорока стал наживать и впредь хочу наживать. Вот и все. Понимаешь?

— Понимаю, — глухо ответил Базиль.

Базиль многое понял. Вначале он был ошарашен свалившейся на него бедой: его, архитектора, свободного художника с творческими порывами и с лучшими аттестациями, да еще размечтавшегося об усыновлении его прекраснодушным меценатом, — вдруг засунули в мерзкую шкуру подневольного человека и словно для насмешки заставили притеснять других таких же подневольных людей… Ему все казалось сперва, что это недоразумение, и как только Павел Сергеевич перестанет водиться с деловыми своими родственниками и решит, что не дворянское это дело — затевать фабрику, то все пойдет по-хорошему, все пойдет по-старому. Павел Сергеевич отпустит Базиля в Париж.

Прошел месяц, но ничто не переменилось. И не переменится, должно быть…

«И впредь хочу наживать», — сказал Павел Сергеевич.

Впрочем, Базилю иной раз казалось, что он примирился бы уж со всем, лишь дайте ему любимое дело, дайте ему искусство… Он порой заставлял себя… подражать Харлампию, воображая, что получит за это награду — искусство, Париж… Иногда же, напротив, все казалось безнадежным.

— Барин? Так нет, не он… Или он? Он, он! Ей-богу, он! Одет не по-своему, а он самый. Оказия… Барин!

Эти возгласы исходили откуда-то сверху. Базиль поднял голову. Из окна двухэтажного дома, выходившего дрянным фасадом на площадь, выставилось румяное круглое лицо, гримасничающее от удовольствия, что его заметили.

— А, это ты, — сказал Базиль, останавливаясь перед окном. — Ты что тут делаешь?

— Чай пью, — отвечало лицо. Пот катился с него и падал с высоты второго этажа на площадь.

— Кто же тебя тут чаем поит?

— Сам пью. Трактир, не видишь…

— Как ты в здешний трактир попал?

— А проездом.

— Куда теперь едешь?

— В Питер, за молодым барином-офицером. Письмо пришло. Посылайте, говорит, за мной Мишку. На Троицу, говорит, почтю вас приездом.

— Вот оно что.

Базиль опустил голову и задумался. Парень еще раз внимательно оглядел его сверху, а затем спросил:

— А ты что так вырядился?

— Я не сам. Меня барин вырядил, — отвечал Базиль, смотря в землю и пощипывая докучный сюртук.

Парень свистнул.

— Вона что!

Помолчали. Парень не отрываясь смотрел на Базиля и точно ждал чего-то.

— Запрягать, может? — спросил он вдруг.

— А? — Базиль вздрогнул.

— Едем, говорю, что ли? В Питер-то, говорю, едем, что ли? — прокричал парень с налитым кровью лицом, снесясь за подоконник до пояса.

Базиль, опустив голову, стоял молча. Через полминуты он сказал очень бодро и просто:

— Запрягай.

И вдруг, повинуясь внезапно нахлынувшей злости, сорвал с головы безобразный картуз свой, швырнул наземь и, стиснув зубы, приступил его ногою.

— Вот это по-нашему! — восхитился парень. — А все же картузик-то подыми, пригодится. Не близко ехать.

Парень резво вскочил с подоконника и, довольно похлопав себя по налитому чаем пузу, побежал запрягать.

Через полчаса Базиль катил в Петербург. Поручения Павла Сергеевича не толкали его в спину. Он снова катил сам по себе.

— Ну что, теперь веришь? — напряженным, нетерпеливым голосом говорил он, тиская парню плечо. — Веришь мне? А?

Парень в ответ хлестал по коням.

— Как не верить, — он хлестал шибче и шибче. — Только бы не настиг. Ты скорее в чужие края утекай.

Он еще и еще хлестал кнутом, и бричка на этот раз неслась во весь опор.

Перед Базилем встал образ дерзкого, хитрого рыжего изувера, спасающего его самым чудесным, неведомым способом.

— Архип Шихин! — крикнул Базиль, привставая в бричке. — Выручай меня от мецената!

Петербург встретил его безлюдьем. Белая ночь освещала улицы кладбищенским светом, дома стояли как вымершие. Базилю было немного не по себе.

В последний, быть может, раз обернулся к нему паренек с козел.

— Куда отвезти-то тебя?

— Никуда, — ответил Базиль, более всего не желавший сейчас видеть Исакия Исакиевича. — Я пойду так пока. До утра поброжу.

— Смотри, будочники заберут.

— Не заберут.

Базиль вылез из брички.

— Прощай, Миша. Спасибо. Возьми вот.

— Стану я от тебя брать! — рассердился парень.

— Ну, спасибо, Миша.

Они расстались.