Дмитрий Бегичев - Семейство Холмских (Часть третья)

Раны лишили насъ возможности продолжать военную службу. Мы вышли въ отставку, и, по желанію покойнаго батюшки, вступили вмѣстѣ въ гражданскую службу. Съ тѣхъ поръ, мой другъ Захаръ Борисовичъ началъ подвизаться иначе. Я дѣлалъ свое дѣло, управлялъ порученною мнѣ частію, а онъ вскорѣ успѣлъ пріобрѣсть благосклонность общаго нашего начальника, переѣхалъ къ нему въ домъ, сдѣлался его любимцемъ, и обогналъ меня въ чинахъ и наградахъ. Какія средства употреблялъ онъ къ тому -- можно догадаться; но я ничего не понималъ, думалъ, что онъ болѣе меня трудится, и за то по справедливости имѣетъ болѣе отличій. Теперь я уже вышелъ изъ заблужденія, и увѣрился въ истинѣ словъ, сказанныхъ Мольеромъ: L'ami du genre humain n'est pas mon fait." (Всеобщій другъ не мой человѣкъ). Но въ то время, именно я былъ таковъ, что всѣхъ людей почиталъ добрыми, и своими друзьями. Почтенный Захаръ Борисовичъ продолжалъ часто посѣщать меня, совѣтовался со мною, давалъ мнѣ, не только поправлять свои бумаги, но просилъ даже нѣкоторыя и совсѣмъ писать за него. Все это я дѣлалъ, никакъ не замѣчая, что я тружусь, а другъ мой получаетъ награды. Наконецъ, чернота души его открыла мнѣ глаза. Я написалъ мысли мои, и нѣкоторыя предположенія, о лучшемъ устройствѣ той части управленія, по которой мы вмѣстѣ съ нимъ служили. Долго работалъ я, нѣсколько разъ переписывалъ, и готовъ былъ представить нашему начальнику; но прежде вздумалось мнѣ посовѣтоваться съ моимъ другомъ. Онъ одобрилъ мои предположенія, и просилъ, чтобы я на нѣсколько времени далъ ему, на досугѣ, разсмотрѣть и обдумать. "Я знаю тебя," прибавилъ онъ, "первыя мысли твои всегда прекрасны, но иногда, чѣмъ болѣе ты трудишься, тѣмъ хуже дѣлаешь. Дай мнѣ также и черновыя свои бумаги; я увѣренъ, что въ нихъ найдется много хорошаго. "-- Ничего не подозрѣвая, отдалъ я ему, не только черновыя бумаги, но даже и матеріалы, которые служили основаніемъ моихъ предположеній. Черезъ нѣсколько времени потребовалъ я отъ него обратно свои бумаги; онъ отговаривался, что за недосугомъ нѣкогда ему было заняться разсмотрѣніемъ, и просилъ оставить еще на нѣсколько дней. Такимъ образомъ прошло около мѣсяца; я ѣздилъ къ нему довольно часто въ это время, но никогда не заставалъ дома. Наконецъ, вышедъ изъ терпѣнія, пріѣхалъ я къ нему однажды рано утромъ, съ рѣшительнымъ намѣреніемъ взять мои бумаги. Я нашелъ у него много просителей и подчиненныхъ его. Къ удивленію моему, онъ принялъ меня очень холодно. Это съ перваго раза взбѣсило меня; но я удержался, и, отозвавъ его въ сторону, потребовалъ возвращенія моихъ бумагъ.-- к Какія бумаги?" сказалъ онъ, возвысивъ голосъ, такъ, чтобы всѣ слышали. и Вы уже мнѣ надоѣли вашими вздорами. Ежели не умѣете двухъ словъ сами написать, такъ зачѣмъ-же вы служите? Мнѣ нѣкогда исправлять ваши ошибки, и заниматься вашими дѣлами; У меня своя обязанность. Признаюсь вамъ: вы меня вывели изъ всякаго терпѣнія, и я долженъ наконецъ при всѣхъ сказать, чтобы вы оставили меня въ покоѣ!" -- При сихъ словахъ, зная мою горячность, онъ поспѣшилъ отойдти отъ меня, и отправился въ свой кабинетъ, позвавъ Секретаря съ бумагами. Я былъ пораженъ безстыдствомъ его, какъ громомъ; кровь бросилась мнѣ въ голову, и нѣсколько минутъ я не могъ опомниться. Въ первомъ движеніи хотѣлъ было ворваться въ кабинетъ, и бишь его, но одумался. "Подлецъ, безсовѣстный, наглый подлецъ!" громко сказалъ я, при всѣхъ, и съ стѣсненнымъ сердцемъ, съ ужасною головною болью, отправился домой. Происшествіе это, такъ внезапно, и такъ сильно поразило меня, что я долженъ былъ послать за Докторомъ, и слечь на нѣсколько дней въ постелю. Другъ мои воспользовался симъ случаемъ; я назвалъ его подлецомъ при всѣхъ, а онъ уже и прежде внушалъ постепенно начальнику нашему, что я самаго безпокойнаго характера, и неспособенъ ни къ какому дѣлу. Послѣднее происшествіе, которое -- разумѣется -- онъ объяснилъ по своему, служило явнымъ доказательствомъ моего сумасбродства; словомъ: добрый и проницательный Начальникъ нашъ прислалъ мнѣ объявить, чтобы я тотчасъ шелъ въ отставку, и что если онъ не предаетъ меня суду, то именно изъ уваженія къ ходатайству друга моего, Захара Борисовича, котораго я такъ жестоко, при всѣхъ, обидѣлъ. Въ то-же время узналъ я, что мои предположенія, которыя другъ мой представилъ за свои, одобрены Правительствомъ, приводятся въ исполненіе, и не только почтенный Захаръ Борисовичъ, но и самъ Начальникъ нашъ получили за то награжденія.

Все это, какъ вы видите, очень хорошо, но этого еще мало. Мнѣ не чѣмъ было изобличить друга: онъ имѣлъ хитрость выманить у меня даже черновыя бумаги; оправданія мои были-бы безполезны, и могли-бы даже послужить къ моему вреду, подавъ ему поводъ называть меня клеветникомъ. Притомъ-же, я такъ былъ возстановленъ противъ людей, что попалъ въ другую крайность: прежде, я всѣхъ безъ разбора любилъ, а послѣ итого происшествія всѣхъ возненавидѣлъ. Мнѣ казалось слишкомъ низко оправдываться, и обнаруживать безстыдное мошенничество моего друга. Я подалъ въ отставку, и тотчасъ поѣхалъ въ деревню къ моему отцу. До свѣдѣнія старика моего дошло уже случившееся со мною, и, какъ обыкновенно водится, съ прибавленіемъ и украшеніемъ. Онъ былъ очень огорченъ, и даже, по старости и слабости, занемогъ. Я нашелъ его въ постелѣ; свиданіе со мною, и откровенный разсказъ всего происшествія, успокоили его. Онъ уважалъ мой образъ мыслей, и былъ твердо увѣренъ, что я не способенъ ни къ какой подлости, притомъ-же всегда обходился онъ со мною, какъ съ другомъ, и зналъ, что я былъ съ нимъ чистосердеченъ и не сталъ-бы его обманывать. Свиданіе со мною успокоило его; но душевное потрясеніе, и горесть, при дряхлости и истощенномъ здоровьѣ, были для него пагубны; болѣзнь его усилилась, и чрезъ нѣсколько дней послѣ моего пріѣзда, онъ скончался на рукахъ моихъ, благословляя меня, и увѣщевая, не смотрѣть на неблагодарность и вѣроломство людей, не отрекаться служить имъ, и быть для нихъ полезнымъ.

Такимъ образомъ, другъ мой лишилъ меня службы, хотѣлъ помрачить мою репутацію, и предускорилъ смерть добраго, почтеннаго моего отца; но этого все еще казалось для него мало. Я былъ въ то время сговоренъ въ Петербургѣ, съ прелестною и молодою дѣвушкою; все было готово къ соединенію нашему, и сватьбу отложили только до пріѣзда батюшки. Слухи о случившемся со мною сообщены были будущему моему тестю, въ томъ видѣ, въ какомъ хотѣлось моему другу. Еще прежде моего отъѣзда изъ Петербурга объявленъ мнѣ былъ отказъ, и запрещено ѣздить въ домъ, а послѣ того, вскорѣ по смерти отца моего, получилъ я извѣстіе, что другъ мой , котораго я самъ познакомилъ въ домѣ моей невѣсты, на ней женился. Къ счастію, благодѣянія друга слѣдовали одно за другимъ такъ скоро, и огорченіе послѣ смерти отца моего было еще такъ сильно, что послѣдній дружескій подвигъ -- женитьба на моей невѣстѣ -- уже нисколько не поразилъ меня. Я уже рѣшился тогда ничему не удивляться и ничѣмъ не огорчаться.