Дмитрий Дмитриев - Русский американец

По прошествии четырех дней, когда Тольский уже подъезжал к северной столице, он вдруг заметил, что позади его возка едут сани с верхом, запряженные в две лошади. Ими управлял какой-то плюгавый мужичонка, а внутри сидел закутанный в лисий тулуп человек с гладко выбритым лицом; на голове у него был большой бархатный картуз с наушниками.

-- Что это за обезьяна бритая за нами тащится? -- подозрительно посматривая на путника, ехавшего позади, промолвил Тольский, обращаясь к Ивану Кудряшу.

-- По лицу-то, сударь, он похож на чиновника.

-- А также и на дворового лакея.

-- Совершенно верно, сударь, по обличию он походит и на лакея.

-- А что, Ванька, если эта обезьяна -- сыщик?..

-- Не может быть, сударь! Он на сыщика не походит. Да и зачем сыщик поедет в Питер?

-- Ты говоришь, зачем поедет? А за нами...

-- За нами? -- испуганно воскликнул Кудряш.

-- Ну что ты кричишь? Струсил, вижу... Эх, Ванька!.. Всем ты -- парень, а робостью ни дать ни взять -- баба.

-- Помилуйте, да кто же не испугается сыщика?

-- Трусы боятся; а по мне будь сыщиков хоть целая дюжина, и то не испугаюсь...

-- Вы, сударь, статья особая... Таких людей, как вы, смею доложить, немного.

-- Было время, Ванька, да прошло... Был конь, да уездился... Не то стало... Стареть я начинаю, что ли, только не тот я теперь... А все же эта бритая рожа из ума у меня не выходит. Замечаю я, что он с самого утра тащится за нами и не отстает, каналья! А впрочем, я сейчас узнаю, что это за птица, -- добавил Тольский и приказал своему кучеру попридержать лошадей, а когда сани поравнялись с ним, громко произнес, обращаясь к человеку в лисьем тулупе: -- Добрый путь!

-- Покорнейше благодарю вас! -- И бритый человек, пристав в санях, вежливо поклонился Тольскому.

-- В Питер едете? -- спросил у него Тольский.

-- Так точно. И вы, сударь, туда же?

-- Да, туда же... А вы из Москвы, да? По делам, что ли?

-- Так точно, по делам. И вы тоже по делам изволите ехать в северную столицу? Если дозволите, поедемте рядом.

-- Что же, поезжайте! Места хватит, дорога широкая.

Сани незнакомца поехали рядом с возком Тольского.

Последнему хотелось дознаться, кто такой этот незнакомец и по какому делу едет он в Петербург, поскольку человек сей с бритым, сухим лицом казался ему подозрительным. Поэтому он спросил его:

-- Скажите только правду, что вы за человек? Наверное, служите в каком-нибудь правительственном месте?

-- Отгадали, сударь. Я в суде служу, -- как-то уклончиво ответил незнакомец.

-- Это и видно... Лицо у вас такое судейское... Недаром говорят, что лицо -- зеркало души.

-- Не всегда, сударь мой, бывает правдива эта поговорка: понять душу человеческую по лицу довольно трудно...

Так незаметно в разговоре они стали подъезжать к заставе.

-- Вот и Питер, -- промолвил Тольский, приотворяя немного дверцу возка и глядя на видневшийся город.

-- Вы вот, сударь, не знаете, кто я и что я, а я знаю, кто вы и что, -- с какой-то загадочной улыбкой тихо проговорил незнакомец, выходя из саней и приближаясь к возку Тольского. -- Да мало того, я знаю всю вашу жизнь как свои пять пальцев.

-- Вот как?.. Да кто же вы такой? Может, колдун или волшебник?.. Ну, говорите, кто я и что?

-- Вы -- дворянин Федор Тольский, и в Москве бежали из тюрьмы.

Эти слова невольно заставили побледнеть Тольского.

-- Проклятье! Кто же вы?..

-- Кто я, сейчас узнаете. Гей, арестовать этого человека и проводить в тюрьму! -- обратился незнакомец к унтер-офицеру и солдатам, находившимся на заставе. -- Вот и приказ об аресте, -- добавил он, показывая унтер-офицеру бумагу.

Произошло это так неожиданно, что Тольский опомнился только в караулке; обезумевшего от страха Кудряша привели туда же.

-- Теперь я могу сказать вам, кто я, -- с насмешливой улыбкой произнес бритый человек, обращаясь к Тольскому.

-- Зачем теперь говорить? Я и так знаю, что дал провести себя сыщику... Я очень сожалею, что не отправил тебя на тот свет...

-- Я не сыщик, а начальник сыщиков. Мне пришлось загнать не одну смену коней, пока я настиг тебя верст за сто от Питера... Хитер ты, а я, видно, похитрее... Нелегко было мне за тобою гнаться да расспрашивать о тебе дорогою... Ну да мой труд не пропал даром.

Тольского в его же возке, окруженном солдатами, повезли в тюрьму. Впереди ехал начальник московской сыскной полиции, который, спустя несколько часов после побега из тюрьмы Тольского, поскакал за ним по большой петербургской дороге, при помощи расспросов и описания примет самого Тольского и его возка выясняя его путь, после чего приказал арестовать, так и не дав ему въехать в столицу.

Тольский был обескуражен этой неудачей.

-- Ну, Ванька, теперь пиши пропало... Всему конец, и песня моя спета, -- подавив в себе вздох, сказал он, обращаясь к Кудряшу.

-- Неужели мы не вывернемся из рук питерской полиции, как вывернулись у московской?

-- Говорю -- всему конец... Посадят меня в крепость, в каземат... Оттуда уже не убежишь...

-- И меня тоже посадят? -- с глубоким вздохом спросил Кудряш.

-- Не помилуют и тебя, Ванька. Правда, я надеюсь, это все еще может измениться. В Петербурге у меня есть немало благожелателей. Надо бы как-нибудь послать им весточку, да Аракчеева попросить, он заступится.

-- Это, сударь, можно... Только бы были деньги...

-- Деньги, Ванька, есть; их еще у меня не отняли, а как в тюрьму посадят, так и деньги отнимут.

-- А вы их спрячьте куда-нибудь подальше! -- посоветовал верный слуга.

Начальник сыскной полиции привез Тольского и его слугу на тюремный двор, с рук на руки сдал смотрителю, а сам поехал к петербургскому губернатору с донесением об аресте важного преступника.

Но уже очень скоро Тольскому, благодаря припрятанным деньгам, удалось послать из тюрьмы друзьям весточку о своем далеко не завидном положении. В записке он просил их выручить его из большой беды и спасти от суда, наказания и позора.

Среди благожелателей Тольского были люди, занимавшие видные посты в государстве, и между ними первое место принадлежало графу Алексею Андреевичу Аракчееву, любимцу императора Александра Павловича.

Аракчеев в былые времена служил вместе с отцом Тольского и вел даже с ним самую тесную дружбу. Когда старик Тольский умер, Аракчеев стал оказывать благодеяния и его сыну Федору, но услыхав, что тот ведет праздную жизнь, предается кутежам и картежной игре, отступился от него и прекратил с ним переписку. Однако Тольский теперь, находясь в критическом положении, обратился к нему со слезной просьбой о помощи.

Аракчееву, не имевшему, кажется, ни к кому жалости, стало жаль сына своего закадычного приятеля и сослуживца, и он решил заступиться за московского вертопраха, как называл он сам Федю Тольского. Однако, несмотря на все свое огромное влияние на государя, ему не удалось совсем освободить Тольского от ответственности.