Дмитрий Дмитриев - Русский американец

Император Александр Павлович не мог простить Тольскому убийство на дуэли молодого офицера Нарышкина; кроме того, до государя дошло немало жалоб на него, а потому он Аракчееву, просившему за Тольского, дал такой ответ:

-- Федор Тольский за свои беззаконные деяния должен быть наказан непременно; он подлежит ссылке в Сибирь, но я, по вашей просьбе, смягчаю это наказание и назначаю его в кругосветное плавание. Корабль на днях отправляется. Два-три года, проведенные на нем, может, образумят Тольского и остепенят его.

Таким образом, судьба Тольского была решена.

Аракчеев сам захотел объявить вертопраху волю государя и потребовал, чтобы его привели к нему из тюрьмы.

Тольский, всегда смелый, ничего не боявшийся, на этот раз не без робости переступил порог кабинета Аракчеева, который в то время занимал важный пост военного министра. Он уже несколько лет не видал Аракчеева и теперь со страхом и любопытством смотрел на его сухое, гладко выбритое лицо, на злые, безучастные глаза, на высокий морщинистый лоб, длинную шею и голову, часть которой скрывалась высоким воротником генеральского сюртука.

Граф, вроде бы не замечая Тольского, продолжал читать какую-то бумагу. Но вот он бросил документ на стол, устремил свой ледяной взгляд на стоявшего у двери Тольского и отрывисто, как-то в нос сказал ему:

-- Подойди!

Тольский сделал два-три шага к столу.

-- Ближе, не укушу.

-- Я... я не сомневаюсь, ваше сиятельство, -- почти смело произнес Федя Тольский; он был самолюбив, и такой прием обидел его.

-- Ты что такое сказал? -- переспросил Аракчеев.

-- Я сказал, не сомневаюсь, что вы не укусите меня, ваше сиятельство.

-- А если укушу?

-- Пожалеете, ваше сиятельство.

-- Напрасно так думаешь: к московскому вертопраху у меня жалости нет. Хотя ты и сын моего старого приятеля, даже искреннего друга, память которого я свято чту, а все же теперь я не чувствую к тебе ни жалости, ни участия.

-- Спасибо за откровенность, ваше сиятельство! -- с улыбкой проговорил Тольский.

-- Я с тобой буду еще откровеннее и скажу, какому наказанию ты подвергаешься.

-- Нельзя ли, ваше сиятельство, обойтись без наказания?

-- Советую тебе, сударь, не говорить со мною таким тоном, иначе я могу забыть, что передо мною стоит сын моего покойного друга. Даю добрый совет держать язык свой на привязи: не в меру он болтлив. Ведь это в Москве тебе попустительствовали, а здесь не Москва, сумеют заставить молчать; не таких, как ты, укрощали. Приготавливайся в дорогу.

-- В ссылку меня, ваше сиятельство, в Сибирь?

-- Подальше Сибири!.. Государь проветриться посылает тебя. Ты пойдешь на корабле вокруг света.

-- Возможно ли, ваше сиятельство? -- воскликнул Тольский, изменившись в лице. -- Ведь я и на лодке не люблю плавать.

-- Зато на корабле полюбишь. А проветриться тебе, право, не помешает. Морской воздух подействует на тебя благотворно и охладит твои порывы, которые многим бывают неприятны.

-- На такое дальнее путешествие у меня нет денег, ваше сиятельство.

-- Об этом не беспокойся: на корабле ты будешь на казенном содержании...

-- Но мне нужны же деньги, ваше сиятельство, хотя бы на карманные расходы.

-- На корабле никаких расходов у тебя не будет.

-- Я просил бы, ваше сиятельство, другого наказания...

-- Ты говоришь глупости!.. Это наказание... воля его величества, а долг всякого -- повиноваться священной воле монарха, -- произнес Аракчеев и махнул рукой, давая тем знак, чтобы вертопрах оставил его.

Тольский вышел, понуря голову; он никак не ждал себе такого наказания.

На другой день его из тюрьмы перевели в Адмиралтейство, а потом -- в Кронштадт. Отсюда через несколько дней должен был уйти в дальнее плавание военный корабль под названием "Витязь", на котором приказано было находиться и Тольскому.

Молодого дворового Ивана Кудряша ему разрешили взять с собою. Кудряш был рад, что так дешево отделался; он ожидал себе более строгого наказания.

-- Ты скажи, Ванька, может, тебе не хочется путешествовать по морю; я буду за тебя просить, и тебя оставят, -- сказал ему Тольский за день до своего отъезда.

-- Обижать меня изволите, сударь! Куда вы, туда и я... Хоть на край света белого, мне все едино.

-- И ты не боишься моря? Ведь ты свою жизнь подвергаешь большой опасности...

-- А разве вы, сударь, не подвергаете?

-- Я по необходимости. По своей воле разве я поехал бы?

-- А у меня и подавно своей воли нет, и никогда ее не бывало... Я -- человек подневольный.

-- Да ведь тебя не неволят ехать со мной.

-- Действительно не неволят, а все же от вас я не отстану... Одна только смерть разлучит меня с вами.

Эти простые, задушевные слова верного слуги тронули Тольского так, что на глазах его навернулись слезы.

Но вот настал день, когда корабль "Витязь", хорошо вооруженный, с бравыми и ловкими матросами и с умным и дельным капитаном, должен был выйти в море.

Тольский с самого раннего утра находился на корабле; однако за ним строго следили, так что о побеге и думать было нечего. Волей-неволей он был принужден покориться своей участи и против своего желания совершить прогулку по океану. Доброжелатели снабдили его в дальнюю дорогу всем необходимым, в том числе и деньгами.

Капитана "Витязя" звали Иваном Ивановичем Львовым; это был плотный, мускулистый мужчина лет сорока, с умным, энергичным лицом; он обладал покладистым характером, добрым сердцем, но по временам был вспыльчив. На службе он был исполнителен, строг и требователен, не допуская со стороны подчиненных никаких упущений.

Такому пассажиру, как Тольский, капитан не был рад. Он хорошо знал, кто и что такое Тольский, и предвидел уже кучу хлопот и неприятностей.

-- Не было заботы, и вдруг нежданно-негаданно как с неба свалилась!.. -- хмуро проговорил он, обращаясь к своему приятелю, корабельному доктору Сергею Сергеевичу Кудрину, с которым он уже два раза совершил путешествие вокруг света и теперь готовился предпринять третье.

-- Ты говоришь про пассажира, что ли? -- не выпуская короткой трубки изо рта, спросил Сергей Сергеевич

-- А то про кого же? Этот самый пассажир -- чтобы черт его побрал! -- на мою шею сядет. Уж чует мое сердце, чует, -- горячо произнес Иван Иванович, бегая по палубе.

-- Ты преувеличиваешь, право, преувеличиваешь. Ведь Тольский не походит на то, что о нем рассказывают.

-- Благодарю покорно! Да разве ты знаешь его? Тебе известны его душевные качества?

-- Неизвестны... Чужая душа темна... Я только сужу по лицу Тольского, -- спокойно произнес Сергей Сергеевич.

-- Да и с лица-то он -- сущий разбойник! -- воскликнул Львов. -- Глазищи у него черные, горят как уголья, в них удаль, отвага... Роста без малого сажень, в плечах тоже не меньше... Ну как есть разбойничий атаман; так и ждешь, что он крикнет: "Сарынь на кичку!"