Дмитрий Дмитриев - Русский американец

-- Прибавьте к тому -- какая непростительная ошибка со стороны Наполеона, -- совершенно спокойно сказал Смельцов, закуривая трубку. -- Да, да, он сделал большую ошибку, предприняв поход в Россию; пожалуй, этот шаг будет для Наполеона роковым.

-- Вы думаете, Викентий Михайлович?

-- Да, думаю и молю Бога, чтобы мои думы сбылись. Наполеон, пресыщенный победами, не знает предела своим завоеваниям. Он покорил почти весь мир и только в Россию да в Англию еще не вторгался... Россия была бельмом на глазу Наполеона, вот он и задумал снять его с глаза. Но, повторяю, эта операция будет для Наполеона слишком тяжела: он может ослепнуть...

-- О, если бы было так, Викентий Михайлович!

-- Поверьте, так и будет. Наполеон не знает России, а наш народ сумеет постоять за свою родину, за себя. Ради блага родной земли он готов жертвовать своею жизнью, не только своим достоянием. И притом какое время выбрал Наполеон для похода? Пройдет месяц -- и наступит осень, начнутся непрерывные дожди, а там метели, морозы... Французы не привыкли к нашему суровому климату и будут как мухи умирать, а на подмогу морозу вооружится народ, и Наполеону придется просить у нас пардону.

-- Хорошо бы, если бы все это сбылось!

-- Надо ждать, господин Тольский, и надеяться. Но сколько прольется крови, сколько прекратится жизней! Эта война будет страшной... Она потребует многих тысяч жертв... Боже... Боже...

Голос дрогнул у старика Смельцова, и на его глазах появились слезы.

Теперь беседа о жгучем для обоих русских вопросе прекратилась, но они не раз возобновляли ее во время пути из Христиании в Россию: в этот трудный для последней час Смельцов тоже решил отправиться на родину.

Время шло, и скоро "Светлана" приблизилась к берегам Кронштадта. Тольский и Смельцов увидали, что Кронштадт прекрасно укреплен и почти неприступен для врагов, которые бы вздумали с моря подойти к нему.

Еще несколько часов -- и Тольский очутился в Петербурге. Нечего говорить о той радости, которую он чувствовал, вернувшись на родину после продолжительного отсутствия. Не менее радовался и Иван Кудряш.

Несмотря на чудную погоду -- было начало августа 1812 года, -- при которой солнце в течение целого дня светило с бирюзового неба, Петербург был все-таки печален. В столицу только что пришло известие о том, что древний Смоленск взят и опустошен, а Наполеон со своей полумиллионной армией быстрым маршем идет к Москве. Люди с серьезными лицами толпились на площадях и на улицах, тихо переговариваясь между собою и жадно читая манифесты, которые выпустил император Александр Павлович.

Смельцов и Тольский остановились в одной гостинице, и Викентий Михайлович задал своему спутнику вопрос о том, что он намерен делать.

-- Не мешкая ехать в Москву, -- ответил тот.

-- Как в Москву?.. Но ведь я слышал, что из Москвы бегут, а вы хотите ехать туда? Разве вы не боитесь французов?

-- Чего их бояться?.. Я смерти не страшусь, только трусы ее страшатся, а я не из таких...

-- Я уверен, господин Тольский, что вы не трус, но хотите жертвовать своею жизнью напрасно...

-- Вы говорите "напрасно"? Нет, Викентий Михайлович, напрасно я не поставлю своей жизни на карту... Если мне и суждено умереть, то я умру в битве с врагом моего отечества... Силою Бог меня не обделил, ловкостью тоже, а такие люди нужны на войне... Ведь не нынче-завтра вооружится весь народ русский против врагов, дерзнувших вторгнуться к нам... Нет, нет, скорее в Москву!

-- Спасибо вам, господин Тольский, вы истинно русский человек, и одни эти ваши слова уже невольно заставляют забыть о вашем прошлом! -- крепко пожимая руку Тольского, с чувством произнес Смельцов.

А с прошлым Тольского -- причем даже с его неприглядными сторонами -- Викентий Михайлович отчасти уже был знаком, так как московский вертопрах в добрую минуту сам откровенно рассказал ему о всех своих поступках.

Такая откровенность понравилась Смельцову, и он, даже узнав прошлое Тольского, нисколько не изменил своего хорошего отношения к нему.

-- А я, к сожалению, в Москву не поеду, -- сказал теперь Викентий Михайлович. -- Я стар, слаб и притом слишком неуравновешен... Да если бы я и поехал, то какая будет помощь Москве от слабого старика?

-- Я за вас повоюю, Викентий Михайлович.

-- И воевать вы, Аника-воин, будете не один, а с моими крепостными, -- с улыбкою промолвил Смельцов. -- Теперь на подмогу армии составляются ополчения из крестьян, вот и я задумал обмундировать и выставить сотни три из своих крепостных; содержать их я, разумеется, буду на свой счет, а начальство над ними прошу принять вас.

-- Вы... вы хотите, чтобы я был начальником над вашими ополченцами? О, я не знаю, как и благодарить вас!

-- Не вам, господин Тольский, а мне надо благодарить вас за то, что вы на себя берете такую обузу... Теперешний главнокомандующий в Москве, граф Растопчин, когда-то был со мною в хороших отношениях: вместе служили. Я дам вам письмо к нему. Растопчин -- патриот, он горячо любит наше отечество и, конечно, примет все меры к тому, чтобы обеспечить вам устройство моего отряда. Кроме того, в Москве живет моя жена, и я просил бы вас, насколько возможно, помочь ей выбраться оттуда. Оставаться в Москве в такое тревожное время более чем опасно.

-- Охотно, Викентий Михайлович, сделаю все, что будет в моих силах. Вы скажете мне, где живет ваша жена, и я...

-- Вы сами хорошо знаете, где она живет.

-- Как? -- удивился Тольский.

-- Она живет в моем доме, в котором и вы жили.

-- Я не понимаю вас, Викентий Михайлович. Я действительно жил в вашем доме в Москве, на Остоженке, но, кроме меня, там никого не было.

-- Вы, господин Тольский, помещались внизу, а в мезонине жила и, наверное, теперь живет моя жена.

-- Что вы говорите, Викентий Михайлович? В то время, когда я жил в Москве в вашем доме, в мезонине никого не было. Впрочем, как я уже сообщал вам, там поселилась какая-то непостижимая, таинственная женщина, наводившая невольный страх на ваших квартирантов, в том числе и на меня.

-- Эта таинственная женщина и была моя жена; она, вероятно, и пугала жильцов, выдавая себя за сверхъестественное существо, -- промолвил Смельцов.

-- Ваша жена! Вы меня все более и более удивляете!

И на самом деле, слова Викентия Михайловича не только удивили Тольского, но даже поразили его. Он никак не мог представить, что в мезонине жила жена Смельцова, а не сверхъестественное существо, наводившее страх и ужас на всех квартирантов.

-- Вы перестали бы удивляться, если бы узнали, что заставило мою жену вести такую замкнутую жизнь. Это наша с женой тайна, и проникнуть в нее никто не может, -- задумчиво произнес Викентий Михайлович. -- Вы мне сделаете большое одолжение, если поможете моей жене выбраться из Москвы.

-- А если ваша жена не захочет оставлять Москву?