Юрий Устин - Лабиринты свободы

Намереваясь не допустить продолжения рез ни в Варшаве, Суворов отдал приказ сжечь мост, соединяющий Прагу с польской столицей. Таким образом главнокомандующий пытался остановит!, успешную атаку, опасаясь, что его армия ворвётся в город и продолжит уничтожать его жителей. Другого способа отрезать путь к Варшаве своим же солдатам, предотвратить новое, более ужасное кровопролитие, которым и завершит атаку русская армия, Суворов не видел.

Многотысячная толпа убегающих от русских штыков женщин, детей и отстающих от них стариков лавиной текла по спасительному мосту, приближаясь к стенам города. Вдруг в небо взметнулось высокой стеной пламя, а затем бегущие услышали взрыв и треск деревянных строений. Пороховой заряд, заложенный по приказу Суворова, разрушил конструкцию моста. Тысячи людей падали в холодную воду реки, а по тем, кто сумел удержаться на воде или выбирался на берег, солдаты без разбора стреляли с жестоким криком: «Нет никому пардона!». Резня на укреплениях Праги получила своё логическое продолжение у моста.

За четыре часа этого кровавого побоища совершилась жестокая месть за избиение русских солдат в гарнизонах Варшавы и Вильно. С трудом русским офицерам удалось спасти от мщения и кровавой расправы и взять в плен около полутора тысяч человек. Среди них были и офицеры польской армии: несколько полковников и генералов, большей частью тяжелораненых.

В донесении главнокомандующего генерал-аншефа Суворова от 7 ноября было отмечено, что всего защитников Праги погибло около 13 340 человек (из них 442 офицера и 4 генерала: Ясинский, Корсак, Квашневский и Грабовский), пленных 12 860 (в числе пленных генералы Майен, Геслер и Крупинский), утонуло в реке больше 2000. Потери же русской армии составили около шестисот рядовых, восемь офицеров, раненых до тысячи солдат, в том числе двадцать три офицера. По некоторым же оценкам при штурме Праги погибло до 21 000 жителей и польских солдат. Разница в цифрах потерь с одной и с другой стороны очевидна и красноречива. Однако точных подсчётов погибших мирных жителей и польских солдат никто не вёл, да и некому было это делать.

Моросил мелкий осенний дождь. Суворов в окружении адъютантов и вестовых офицеров с хмурым лицом объезжал поле боя, на котором ещё несколько часов назад лилась человеческая кровь и люди лишали друг друга жизни. Двигаясь вдоль берега Вислы, он рассматривал результаты штурма Праги и про себя чертыхался. И было из-за чего: на берегу реки густо лежали убитые люди. Среди окровавленных трупов защитников Варшавы можно было различить не только польских солдат и горожан, входящих в отряды гражданского ополчения. Здесь же находились женщины и дети, которые при штурме оказались на пути русских солдат. А суворовские солдаты уже не разбирали, кого колоть штыками: красная кровавая пелена застилала их глаза, и, озверев от вида крови и отчаянного сопротивления защитников, русские «чудо-богатыри» штыковым тараном прокладывали себе путь вперёд.

Взгляд главнокомандующего остановился на мёртвом совсем молоденьком парнишке, рядом лежала мёртвая женщина, зажав в окровавленной руке корзину с такими же окровавленными кусками ткани. Суворов бросил взор на реку и опять поморщился: по течению плыли трупы. Ему неприятен был запах разлагающихся человеческих тел, хотя к нему он давно уже привык. Подобные картины поля боя после завершения сражения десятки раз сопровождали Суворова во время его военной карьеры. И довольно часто, особенно в последние годы, он созерцал такие «творения» именно как дело своих рук, как результат исполнения имён но его решений. Поставленный во главе десятков тысяч солдат, этот человек управлял сокрушающей машиной смерти, нацеленной на исполнение воли одной женщины.

Наконец, главнокомандующий русской армией резко дёрнул поводья, и лошадь поскакала в сторону города, унося на себе от этого ужаса знаменитого полководца.

Не один Суворов в тот день рассматривал поле сражения под Варшавой. Француз, служивший подполковником в Кинбурнском драгунском полку и участвовавший в штурме Праги, после окончания сражения, смертельно уставший, медленно брёл вдоль берега Вислы, ведя за собой такого же уставшего коня. Француз, как и Суворов, тоскливо осматривал окрестности польской столицы и отметил последствия сражения в своих воспоминаниях, которые никак не делали чести русскому солдату: «До самой Вислы на каждом шагу видны были всякого звания умерщвлённые. И на берегу оной навалены были груды тел убитых и умирающих воинов, жителей, жидов, монахов, женщин и ребят...»

На следующий день генерал Вавржецкий рано утром собрал военный совет. Лица присутствующих на самом коротком военном совещании с начала восстания были хмуры. Никто из них не сомкнул этой ночью глаз, вспоминая вчерашний бой и ту трагедию защитников Праги, которую они наблюдали с городских стен, отделявших их от врагов и своих.

— Ну, что скажете, Панове? — задал глупый вопрос Вавржецкий и обвёл взглядом всех офицеров.

Никто не проронил ни слова. Все понимали, что оборонять город дальше — значит, подвергнуть всех тех, кто укрылся за его стенами, участи защитников Праги. Но вслух мыслей никто не высказывал, своим молчанием предлагая главнокомандующему взять на себя ответственность за сдачу Варшавы.

Вавржецкий это понимал и где-то в глубине души сожалел о том, что согласился с предложением Костюшко возглавить оборону города. Теперь он войдёт в историю не как победитель, а как побеждённый, и эта мысль для Вавржецкого являлась главным сдерживающим фактором для принятия верного решения. А принимать его надо было прямо сейчас.

Вавржецкий глубоко вздохнул, ладонью провёл по лицу, как будто снимал с него тонкую паутину, и тихо сказал:

— Волей главнокомандующего армией и обороной Варшавы приказываю сдать город.

Ещё минуту стояла такая тишина, что каждый из присутствующих на совете слышал биение своего сердца. Горечь от поражения и несбывшихся надежд, предчувствие приближающегося нового бедствия для их родины и новых потерь, обида от позорного плена, который им всем предстояло пережить, — все эти чувства бушевали внутри каждого из офицеров после того, как они услышали эти роковые слова. Они не боялись смерти и не раз смотрели ей в лицо. Но эти же офицеры прекрасно понимали, какие могли наступить последствия, какая на них легла бы ответственность за жизни жителей Варшавы, если бы Вавржецкий вынес иное решение.

Суворов не принял парламентёров от командующего обороной города. Он отказался от встречи с ними, демонстрируя величие победителя и унижая побеждённого противника. Только делегация по чётных горожан Варшавы удостоилась его внимания, когда прибыла в ставку главнокомандующего русской армией с предложением о сдаче города и прошением о помиловании. В тот же день русская армия вошла в столицу Польши, которая встретила её закрытыми ставнями вместо окон и непривычной тишиной, которую нарушал топот шагов русской пехоты и редкое ржание лошадей кавалеристов.