Михаил Соловьев - У Дона Великого

Дмитрий Константинович не обратил на этот упрек никакого внимания и, повернувшись к собравшимся, спросил:

— Может, так и поступим? А? По-мирному. Даже и худой мир все-таки лучше доброй которы.

— Справедливо, княже. Так и сотворить надобно! — поддержал князя одинокий голос кого-то из тверичан. — Чего нам самим в пекло лезть!

— Стало быть, нам так и таскать всю жизнь басурманское ярмо на шее! — с негодованием воскликнул удельный князь Василий Михайлович кашинский. — Негож нам твой совет, Дмитрий Константинович. Ишь, дары тройные! Мамаю нужны не дары, а головы наши!

— Вот и я так мыслю! — отозвался князь Иван белозерский. — Мамаю и во сне одно мнится: нас посечь, добро наше забрать, а жен и детей наших в полон увести.

Подали свой голос и удельные князья братья Дмитрий и Владимир Друцкие:

— Доколе бояться будем поганых, терпеть насилье злое? Аль доблестные ратники совсем уж на Руси перевелись?

Поднялся князь Глеб брянский.

— Верно, братья! Позорный страх перед нечестивыми сковал наши души. Пора сбросить его. На Воже ордынцев побила одна московская рать, а того собаку Мамая побьет вся русская сила, ежели мы ополчимся и совокупимся воедино.

— Истина! Истина! — понеслось сразу со всех сторон.

Дмитрий Иванович сидел озабоченно-хмурый, но не гневный. Он подавил в себе минутную вспышку озлобления, когда тверской князь схватился за меч. К нему снова вернулись спокойствие и уверенность. Ему было ясно: сбор князей не прошел даром. Сразу стало видно и друзей, и врагов. И друзей было куда больше. Поэтому, обратившись к тверскому князю, он бросил в наступившей тишине:

— Пошла б лиса в курятню, да нос у нее в курином пуху. Не хочешь, князь Михаил, вступать в общее дело — твоя воля. И без тебя управимся. Но русские люди попомнят твою кривду.

— Истина! — одобрительно понеслось отовсюду.

— Круши их, Митрей Иваныч! Поганую траву с поля вон!

Обернувшись к нижегородскому князю, Дмитрий Иванович доверительно и мягко, как бы полушутя произнес:

— И не хочется про тебя, Дмитрий Константинович, молвить такое. Ведь ты мне родня близкая. А все ж скажу: «Пуганая ворона и от куста шарахается». Так говорят в народе.

На скамьях послышался смех. Дмитрий Константинович слегка дернулся.

— Вот ты тут на всех нас страх нагонял. А мы и не боимся! Нет, не боимся, дорогой Дмитрий Константинович, великий князь нижегородский.

В гриднице снова колыхнулось веселое оживление.

— Тебя слухи злонамеренные, как видно, сна лишили. А откуда они, слухи-то? — Дмитрий Иванович посерьезнел, голос его стал более резким, чеканным. — На днях мы поймали тут двоих, да языки им и обрезали. На Торге людей черных мутили, ордынской силой непомерной стращали. А пришли-то они прямо из Орды. Признались под пыткой: от хана подосланы. Запугать нас хочет Мамай. Знает супостат окаянный, напуганный человек уже наполовину повержен. Но страшить охоч тот, кто сам страшится. Не от хорошей же жизни Мамай за золото ратников, как скотину, скупает в других краях. Знать, слабинка у нынешней Орды есть, и немалая…

Дмитрий Иванович окинул взглядом присутствующих: все слушали с большим вниманием, даже тверской и рязанский князья. Он снова приблизился к нижегородскому князю.

— Советуешь мне самому поехать в Орду, утихомирить хана. Да ежели б так можно было ныне избавить Русь от беды тяжкой, я бы и «ох» не сказал, хотя бы даже и голова моя с плеч слетела. Но возьми в разум, Дмитрий Константинович: Мамай не мира желает, а победы. Большой победы, с большой добычей. Ведь он лишь недавно на ханский трон взобрался, ему утвердиться на нем надобно, потому как завистников у него много. Ему нужно глотки завистников добром нашим заткнуть, а себе ханство свое утвердить. Не мир, не дары, хотя бы и тройные, не поклоны, а повергнутая, истерзанная Русь ему надобна…

Князь прошелся и, как бы раздумывая о чем-то, усмехнулся.

— «Надо оглядываться назад, на прошлое». Верно, надо! А для чего? Не будем же мы пятиться назад, словно раки. Прошлое нам опора, но для деяний нынешних и завтрашних. А они теперь иные, потому время теперь иное. Други мои! Пораскиньте умом, поразмыслите! Русь ныне выпрямилась. Ныне Орда и Русь сошлись впритык, как равные, и лишь меч может рассудить их. За сто сорок лет ордынской тягости такое впервые содеялось… Русь ныне словно кость в глотке ханской. Либо он ее проглотит, и тогда Руси не жить, либо он ею подавится, и тогда Русь укрепится, а Орда сгинет! Середины тут нету. И я, великий князь московский, скажу вам так: немало восточных и прочих воителей обломали в прошлом зубы о русскую сталь, подавится ныне нашей костью и Мамай.

Взрыв приветствий, казалось, приподнял потолок княжеской гридницы. Все повскакивали с мест, громко и неистово хлопали в ладоши. Все слилось в единый радостно-одобрительный гул. Иногда выхлестывались крики:

— Истина твоя, княже!

— Слава Митрею Иванычу!

— Слава великому князю всея Руси!

— Слава! Слава!

Тверской князь понуро сидел на скамье. Слова «всея Руси» больно кольнули его ухо, но он так и не поднял головы.

Наступил черед и рязанского князя. Размашистым уверенным шагом он вышел вперед, кивнул, как полагалось, три раза головой, кашлянул и негромко произнес:

— Братья князья! И вы, бояре!

Все стихли. Олег немного выждал, одернул кафтан с позументами.

— Всем ведомо, была у Рязани брань великая с Москвой. Мечи кровью не раз омывали. Да то прошло… — Он остановился, прикрыл и без того глубоко запавшие глаза, повторил: — Прошло!.. Моя земля крайняя к степи. Больше других истомилась она под ярмом басурманским, изошла скорбью великой… Отныне кидаю свою распрю, ополчаюсь! И ты, великий князь московский, волен в рязанских полках. Сразимся все дружно за землю русскую и, коль надо, сложим головы наши, а Русь святую не посрамим!

Новый взрыв восторга хлестнул по гриднице. Олег выждал немного и повысил голос:

— А на тех, кои в измене черной искусились, пусть падет наш гнев и вечная кара божья!

Вельяминов мигом вспотел и даже пригнулся за чью-то спину. Правду молвит рязанский князь или кривит душой? А может, он изверился в хане, решил к Москве примкнуть?

— Хитер, ох хитер! Да и коварен же князь рязанский, — шептал озадаченный боярин. — Вдруг выдаст меня?

Дмитрий Иванович под шумные крики обнял Олега, искренне обрадованный его словами. Боброк покачал головой и, наклонившись, шепнул Владимиру Андреевичу:

— Ох, не лежит моя душа к сему князю.

Серпуховской князь по привычке толкнул пальцем кверху свои усы.

— Я тож не сильно-то доверяю князю Олегу. Но, может, и переменился?

— Волк каждый год линяет, а все ж обычья не меняет.

Поднялся Сергий Радонежский. Все тоже встали. Старец вытолкнул вперед Пересвета и Ослябю и приказал им стать на колени.