Михаил Соловьев - У Дона Великого

— Так, стало быть, холопскими ратями воеводить будем? — с едкой усмешкой крикнул с задних рядов грузный пожилой боярин Перфильев.

— А холопы тож русские люди! — ответил Дмитрий Иванович. Он сел в кресло и, достав утирку, провел ею по вспотевшему лбу и шее.

Наступила тишина. Все молчали. Совет обещал быть бурным, и с речами пока не торопились. Некоторые из присутствующих не раз выступали с оружием против московского князя, думали, что он станет кричать, грозить, упрекать их в нерадении общему делу, и уже приготовились к ответным упрекам. Но ничего такого не случилось. Великий князь оказался выше внутренних междоусобиц. Он и совет-то созвал для того, чтобы попытаться изгнать из князей страх перед золотоордынцами и поведать им свои мысли о всенародном отпоре им. Была и другая цель: узнать сразу, кто из князей твердо поддержит его замыслы, а кто станет юлить, хитрить, а то и в Орду побежит потом вымаливать милости у хана. Дмитрий Иванович, внешне спокойный, с внутренним напряжением наблюдал, как ерзали и покашливали на передних скамьях князья в расшитых позолотой кафтанах и ферязях.

Молчание затягивалось еще и потому, что многие были ошеломлены смелостью замыслов великого князя, хотя было очевидно, что большинству, особенно молодым, они явно пришлись по душе. Из-под насупленных бровей Олег Иванович хорошо видел, как у многих загорелись глаза: в них полыхали и радость и восхищение. Да он и сам был захвачен речью Дмитрия. Шутка ли, поднять и объединить всех русских людей на великое дело! Однако князь Олег тут же оборвал себя: «Единение всей Руси? А главенствовать кто будет? Дмитрий?! Стало быть, я, великий князь рязанский, буду в подручниках у него ходить? Не-ет, сему не бывать… Да и выйдет ли чего у него? Речи-то хороши, а вот дела как пойдут… Ну какие ратники из холопов-лапотников супротив ордынцев? Стадо баранов… Совокупиться всем воедино? Хитер ты, князь Дмитрий! Верховодить всеми хочешь! Да я тож не лыком шит. Как придет мой черед главенствовать, так я тож стану горой за единение Руси. Я, а не ты!»

Вельяминов слушал князя Дмитрия и закипал новым приливом злобы. Он приметил: многие молодые князья и бояре словно мед пьют, внимая словам Дмитрия, будто ослепли, упоенные призывами к единению Руси, и не видят занесенную над их головами тяжкую десницу великого князя. Дурни! Дай лишь срок, он их всех в дугу согнет. Боярином все больше овладевало бешенство: «Эх, оборвать бы все сразу… А как?»

Вельяминов и порошок уже приготовил, и кинжал засунул за пояс под кафтаном. Да как подступиться? Кругом люди, князь у всех на виду. А сделать все надо без улик, иначе плахи не миновать. «А спешить надо, ой как надо… Вон и князь рязанский ко мне похолодел, на беседы уж не зовет. Какие у него, вероломца, думки? Того и гляди моей головой откупится».

Невеселые раздумья Вельяминова прервал тверской князь Михаил. Он встал и первым приготовился держать речь. Среднего роста, щуплый, с острым лисьим лицом и небольшой черной бородкой клинышком, он с независимым видом вышел к столу, поклонился согласно обычаю три раза собравшимся и тонким вкрадчивым голосом произнес:

— Дозвольте, братья князья и вы, честные бояре, мне слово держать. Московский князь трудную думу нам задал: как оберечь Русь православную от лихой беды. Справедливы его слова, дума сия крепкая, потому гроза превеликая над нами поднялась. Но хочу я спытать у московского князя, на ком вина лежит за сию беду бедучую?

Михаил Александрович помолчал, покосился на Дмитрия Ивановича и с чуть заметной, тронувшей его губы усмешкой продолжал:

— Думки у нас о той напасти и допрежь были, да разошлись они с думками московского князя, как две дороженьки во чистом поле. Наши деды и отцы, особливо у нас на Твери, не мечом вели спор с басурманами, а покорством, выходом богатым да лестью, потому как сила у царя ордынского непомерная. А как московский князь блюдет обычай сей мудрый? Побил малую толику нехристей на Воже, озлил их и накликал на всех нас лихость злую. А нынче, слыхать, Мамай рать большую сгоняет, погром Батыев грозится на Руси учинить. Пожгут наше добро, скот угонят, кровь православную прольют. Кому за то перед богом ответ держать?

Дмитрий Иванович крепко сжал ручки кресла, левая бровь его чуть заметно вздрагивала. Сдерживая себя, он резко бросил:

— Я буду ответствовать!

— А нам много ль выгоды от того?

— Правда твоя, Михайло Александрыч! — крикнули из кучно сидевших на скамьях удельных тверских князей и бояр. — Какая нам выгода? Одну истому нам принесла сия несчастная Вожа.

Тверской князь с удовлетворением взглянул на своих земляков и вновь повернулся к столу. Говорил он негромко, вкрадчиво и в то же время как бы свысока, с пренебрежением. Его губы все время кривила какая-то неприятно-загадочная усмешка.

— Четыре лета тому минуло, как я грамоту договорную с тобою, князь Дмитрий Иванович, подписал и крест целовал не вступать в распрю с Москвой, не искать ярлыка на великое княжение Владимирское. Я уговор сей блюду и московскому великому князю челом бью. — Он подчеркнуто поклонился и продолжал: — Но супротив нынешней всей силищи золотоордынской с черными людьми, со смердами?.. — Он не договорил, крутнул головой и широко развел руками.

Тверской князь хитрил и не договаривал то, о чем думал. А думал он о том, о чем и рязанский князь: большого войска Дмитрий не соберет и потому, схватившись с Мамаем, наверняка будет разбит наголову, возможно, и сам погибнет на поле брани. Тогда путь будет чист, и Михаилу опять удастся получить у хана ярлык на великое княжение. Дмитрий Иванович слишком хорошо знал тверского князя и, глядя сейчас на него, почти читал его тайные мысли. Скорее с сожалением, чем с упреком он сказал:

— Но ты ж, Михайло Александрыч, по грамоте крест целовал совместно нам с ордынцами биться, коли нужда будет?

— Невольно целовал. Невольно! — снова развел руками тверской князь. — Нет, ты уж уволь меня, княже… Мамая нам все едино не осилить. На погибель нам всем сия твоя затея… Нет, княже, супротив Мамая я не ходок на рать.

По гриднице прошел неодобрительный ропот. Даже тверские удельные князья и бояре были явно смущены таким решительным отказом своего князя участвовать в общерусском деле.

Князь серпуховской неистово теребил свои овсяные усы и все сильнее закипал гневом. Он не вытерпел и резко крикнул:

— Ты, князь Михаил, ходок, да больше супротив своих! А ну молви, сколь раз приводил Ольгерда литовского под стены Москвы?

Уже было севший на скамью тверской князь вскочил будто ужаленный, и голос его сорвался на фальцет:

— Про то не поминай, князь! Чего старое ковырять! Не для того съехались.

— Как не поминать, коли оно, как шило из мешка, торчит, — негромко, но внятно произнес Боброк.