Альфред Аменда - Аппассионата. Бетховен

«А la bonne hcure [135] В добрый час (фр.). , Людвиг. Оказывается, ты можешь спать как сурок! Ты проспал больше двух суток! Как ты себя чувствуешь?»

За это время его друг настолько изменился, что потрясённый Бройнинг чуть не выронил табличку. На нездоровом, желтовато-красного цвета лице появилось какое-то странное выражение. Казалось, Бетховен наконец-то нашёл ответ на давно мучивший его вопрос, но никак не решается смириться с ним. Глубоко запавшие чёрные глаза, словно паутиной, были оплетены тёмными тенями, а оспины на лбу превратились в маленькие бугорки. Рассыпавшиеся по подушке всклокоченные седые волосы напоминали каменную осыпь, а голос, вроде бы тихий и безжизненный, тем не менее поражал силой.

— Извини за беспокойство, Стефан, но у меня во рту всё пересохло.

— Ничего, у нас есть хорошее средство. — Бройнинг показал на несколько бутылок, стоявших на столике возле кровати. — Помнишь, ты в Майнце заказывал у Шотта вино. Первые бутылки только что доставлены специальной каретой.

— Слишком поздно.

— О чём ты? Почему поздно?

Тут больной увидел Мальфатти и Герхарда и захотел сделать им приятное:

— Потому, что за это время мои вкусовые пристрастия сильно изменились. Сейчас я хочу пунш со льдом.

— Принести тебе стакан из кондитерской, дядюшка Людвиг?

— Можно даже два, — милостиво разрешил Мальфатти.

Бройнинг удивлённо взглянул на него, но ничего не сказал и склонился над беспокойно заворочавшимся в постели Бетховеном.

— Я жду, когда же, наконец... наконец, зацокают копыта и подъедет экипаж, но его никто не увидит, кроме... кроме...

Он склонил голову набок и с изумлением почувствовал, что к нему снова вернулся слух и теперь он слышит до боли знакомые голоса.

Комнату вдруг как бы заволокло паром, сквозь который смутно наметились и потом стали всё более явственными очертания известных ему людей. Он вдруг услышал хруст засохшего пряника в зубах Элеоноры и увидел её милое личико. Она наморщила нос и, не переставая жевать, чуть жеманно сказала: «Симфонии я ставлю не слишком высоко, но буду очень рада, если ты однажды напишешь увертюру и особенно если вдруг станешь таким же знаменитым, как господин Монсиньи».

Элеонора скрылась в клубах пара, помахав на прощанье рукой, а её место занял не перестававший кланяться князь Лихновски, умерший три или четыре года тому назад. Сама комната превратилась в театральный зал, где состоялась премьера его Пятой и Шестой симфоний. Он был пуст и напоминал чью-то огромную пасть с бесчисленным количеством кресел вместо зубов. Внезапно он заполнился зрителями. Среди них Бетховен узнал Сальери и многих других своих недоброжелателей. Они бешено аплодировали, а сменивший покойного князя незнакомец выкрикивал одни и те же слова: «Плачу крейцер, если музыканты перестанут играть эту губительную для нравов симфонию». Потом все они куда-то исчезли или утонули в сверкающих на солнце водах Рейна. А может, это была совсем другая река или даже океан, разделявший континент. Несмотря на огромное пространство, Бетховен отчётливо видел оба берега. На одном женщина и девочка держали в руках развевающиеся на ветру платки, возле другого покачивался паром, и паромщик уже подал ему, Бетховену, знак...

Но каким же образом через океан вдруг оказался перекинут мост, взметнувшийся до самого неба? По нему устремились вперёд толпы народа. Что по сравнению с этим мостом жалкий дощатый настил под Арколе, где началась карьера маленького капрала. Возложив на себя императорскую корону, он полностью обнаружил свою ничтожную натуру... Но сегодня Бетховен готов простить ему столь оскорбительный для многих поступок. У него, Бетховена, своё Арколе...

В ушах защипал заливаемый в формы металл, загремели удары кузнечного молота, сменившиеся весёлым колокольным звоном. Люди на мосту опустились на колени и воздели руки к небу.

— Dona nobis pacem — подари нам мир! — молили они. Ну вперёд же, вперёд, в страну обетованную, где нет и не будет проклятых войн.

Народу на мосту всё прибывало, он уже трещал под тяжёлой поступью, молящиеся встали с колен, и из великого множества уст раздавались вдохновляющие, зовущие вперёд слова:

Это же его Девятая симфония.

Внезапно всё исчезло, неведомая сила сдавила ему грудь, он захрипел, обвёл мутным взглядом комнату, уже никого не узнавая, и закрыл глаза.

Мальфатти приложил ухо к его груди, прислушался, потом устало поднялся и негромко сказал:

— Это агония. Но самое поразительное, у него какое-то, не боюсь этого слова, бессмертное сердце.

Теперь они попеременно вчетвером дежурили у постели умирающего Бетховена. К ним также присоединился приехавший из Граца друг Франца Шуберта Ансельм Хюттенбреннер. Сам Шуберт был настолько подавлен сообщением о близкой кончине Бетховена, что даже не смог выйти из дома.

В первую ночь Бройнинг, сидя в соседней комнате, попытался было читать, но буквы расплывались и прыгали перед глазами.

На рассвете пришёл Шиндлер.

— Как дела, господин советник?

— Без изменений.

Из спальни по-прежнему доносился предсмертный хрип.

— Смерть маэстро столь же грандиозна, как и вся его жизнь. — Бройнинг сосредоточенно сдвинул брови и внезапно, не выдержав, со всхлипом отвернулся.

В этот вечер их было только трое, и они никак не могли понять, куда запропастился Хюттенбреннер. Бройнинг, не зная, чем заняться, принялся листать календарь.

— Сегодня пятнадцатое марта. Когда же...

— Когда остановится его бессмертное сердце, господин советник, — сдержанно продолжал Шиндлер. — Надо признаться, что от этого слова господина Мальфатти меня берёт оторопь.

Бройнинг, с трудом сдерживая дрожь в ногах, поднялся, подошёл к окну и внезапно скривился, как от зубной боли.

— Этого нам ещё не хватало. Немедленно уберите гульдены, Шиндлер! И запомните: вы ничего не знаете о денежном переводе из Англии. К подъезду в крытом экипаже, да-да, в том самом, который они когда-то отказались предоставить Людвигу, подъехали достопочтенный землевладелец Иоганн и его не менее уважаемая супруга Тереза ван Бетховен.

Иоганн вошёл в спальню с подобающей этому случаю скорбной миной. Однако по привычке он надменно улыбался, всем своим видом показывая, что знает себе цену.

— Да, он умирает. Если бы этот чересчур много о себе понимающий доктор Мальфатти последовал моему совету и прописал ему дигиталис... Ну хорошо, а теперь я попрошу отдать мне ключи.

— Какие ещё ключи? — насторожился Бройнинг.

— От его шкафов. Я хочу забрать на хранение акции. Где они?

— Акции?..

— Разве вы о них ничего не знаете, господин советник?