Борис Павленок - Преданный и проданный

Накинула на плечи пеньюар и решительно направилась к двери мужского покоя. Приоткрыв щёлочку, заглянула — никого. Тогда, распахнув дверь, вошла и пересекла комнату. Робко тронула филёнчатую створку и, чуть глянув внутрь, пулей кинулась назад, нырнула под одеяло, замерла в ожидании.

Шаги звоном отдавались в ушах. Она увидела в полутьме Петра, он был без мундира в одной сорочке, но в панталонах и башмаках, — закрыла глаза. Почувствовала, как он склоняется над ней, зовёт шёпотом:

— Катья... Катька...

Она, не открывая глаз и смущённо улыбаясь, прошептала:

— Питер... о, Питер... — и робко потянулась к нему. Но он приложил палец к её губам:

— Тсс... Мадам разбудишь... Вставай, идём, — и стащил с неё одеяло.

Екатерина, ничего не понимая, попыталась снова натянуть на себя одеяло.

— Куда... идём?

Но Пётр был неумолим:

— Идём.

Екатерина, решив быть покорной мужу, еле слышно вздохнула, встала и пошлёпала босыми ногами по холодному паркету вслед за супругом, или, вернее, вслед за тем, кто должен был стать таковым с минуты на минуту.

Невольно прислушиваясь к женскому смеху, топоту ног и мужскому хохоту за стеной, она вошла вслед за Петром в игровую комнату.

— Вот я сегодня прусское атакующее построение колонн понял, — лопотал Пётр, счастливый, что может поделиться с супругой своими маленькими радостями. — Первый регимент образует каре в центре. Второй — слева и сзади. Третий — справа...

Он, разгорячившись, бегал вокруг стола с солдатиками, задевая столик со стоящими на нём бутылками и стаканом. Екатерина, зябко поёжившись, подошла к креслу, на котором висел свадебный мундир Петра, и принялась рассеянно трогать пальцем золотой позумент. Время от времени она поднимала наполнявшиеся слезами глаза и смотрела изумлённо то на мужа, с ошалелым видом носившегося по комнате, то на стройные ряды его игрушечных армий.

— ...Это ежели иметь наступление клином... — Пётр вдруг осёкся, подозрительно посмотрел на жену и, слегка повысив голос, сделал ей замечание: — Ты плохо слушаешь! — Затем, обратив взоры на изумительно, с его точки зрения, построенное каре, продолжал: — Я буду маршал великой армии дядюшки Фридриха, короля прусского. Для этого я изучаю тактику. — Снова посмотрел на Екатерину и назидательно добавил: — И жена маршала тоже должна знать тактику наступления. — И смягчившись: — А теперь посмотри перестроение уступом. Первый регимент марширует...

— Мне холодно... — Екатерина переступила босыми ногами, оставив на паркете влажные следы.

— О, я имею согревание! — с непосредственностью идиота мгновенно переключил своё внимание Пётр. — Идём сделаем добрый солдатский пунш!

Он потащил её к столику с яствами, расплёскивая вино, наполнил бокалы. Екатерина машинально сделала один глоток, но, поперхнувшись, закашлялась и, почти расплакавшись, крикнула:

— Больше не могу! Не могу!!

— О, первая чарка, Катья, как первая палка: сначала больно, а потом полезно... — Пётр захохотал, довольный шуткой, и совсем уж некстати добавил: — Как первая ночь для девчонки...

Екатерина с ужасом посмотрела на него и, пробормотав: «Чудовище...», — отвернулась, чтобы не видеть больше его дурацкой, кривляющейся физиономии. Вдруг глаза её расширились, рот приоткрылся, она испуганно прижалась к Петру, трясясь и показывая рукой:

— Там... что там, Питер?..

В углу под одним из настенных бра судорожно дёргалась подвешенная за хвост крыса, пытаясь спрятать от горящей свечи усатую мордочку.

— О, это военный преступник. Она съела голову одного из моих солдат, и я сделаю ей инквизицию — сожгу, как презренного еретика.

Пётр взял шандал и направился к крысе. Екатерина, обливаясь холодным потом, смотрела, как чёрная тень князя ползла по стене, — ей всё это казалось кошмарным сном. Наконец, не выдержав, она сорвалась с места и опрометью бросилась вон, слыша несущийся ей вслед голос мужа:

— Катья, ты куда?..

Хлопнув дверью, она влетела в спальню и бросилась на постель. Не в силах больше сдерживать себя, разрыдалась в голос.

— Катья. — Пётр тихонько присел на край кровати. — Катья, тебе грустно? Отчего ты плачешь? — Пётр искренно недоумевал. — Хочешь, я на скрипке тебе поиграю? Колыбельную?..

Екатерина, зарыдав ещё громче, зарылась в подушки. Но муж, исчезнув на минуту, вернулся со своей малой скрипицей и, пристроив инструмент к плечу и глядя в чёрный провал окна, принялся играть нечто очень сентиментально-сладкое.

Белое корявое лицо его застыло, словно маска Арлекина, глаза сделались огромные, чёрные и печальные.

Екатерина теперь плакала молча, не открывая глаз, слёзы выкатывались из-под прикрытых век и стекали по щекам.

Ни он, ни она не заметили, как тихонько приоткрылась дверь и недреманное око мадам Чоглоковой зафиксировало каждую мелочь этой странной брачной ночи — и одетого Петра, и несмятый край его половины кровати, и уткнувшуюся в подушку Екатерину.

Фрейлина, бесшумно прикрыв дверь, отступила и испуганно охнула, почувствовав, как чьи-то сильные руки бесцеремонно обхватили её сзади. Резко обернувшись, она увидела мужа и больше для порядка, чем для острастки, выговорила:

— Тебе почто дома не сидится? За детьми бы приглядел лишний раз, я-то ведь неотрывно должна при великой княгине быть.

Путаясь в складках жениного платья, Чоглоков отозвался:

— По твоей неотрывности мне ночи страшнее ада стали... Ой, гляди, заведу себе любушку. А то ночью руку откинешь, цап — ан снова подушка...

— А то не бывало. Пусти... — Но, почувствовав на бёдрах руки мужа, она улыбнулась и обвила его шею руками.

— Идём... Они небось притомились, спят уже... — Чоглоков кивнул в сторону спальни.

— Притомились, — иронически протянула его жена и, как будто вспомнив о своих дворцовых обязанностях, попыталась освободиться. — И не ложился князь к своей-то сухопарой. Слышь, на скрипочке пиликает.

— Да ну-у? — удивился её муж, освобождая из корсета грудь фрейлины.

Чоглокова, с интересом наблюдая за его движениями, передразнила:

— Вот те и салазки гну... Завтра царица её в баню поведёт, а допрежь меня выпытать захочет, что да как. А я что отвечу?

— Скажи, как есть, — совсем уж невнятно, занятый розовым ушком жены, отозвался Чоглоков.

— Да уж врать не стану, ну и будет мне на калачи, что не способствовала...

Чоглоков, оживившись, заржал:

— А ты меня допусти в спальню к княгинюшке, я уж поспособствую!

— У-у, кобелина бесстыжий... Да постой ты, я сама. — Чоглокова придержала настойчивые руки мужа.

Он хохотнул:

— Вот у нас всё просто...

— Чего уж проще, что ни год, рожаю... — Он прикрыл ей рот губами. — И за что я люблю тебя, охальника?.. — задохнувшись в поцелуе, совсем уж тихо проговорила фрейлина.