Борис Павленок - Преданный и проданный

— А за это самое... — Чоглокову наконец удалось справиться с юбками. — Вот ты где...

— Да тише ты... Идём в покой ко мне.

— А может, тут — на канапке?.. — Он присел на канапе и ловким движением посадил жену к себе на колени.

— У, бес нетерпеливый... — нежно проговорила она, закрывая глаза.

Баню царскую строили не заморские, а домодельные мастера, и потому сложена она экономно, просто и в меру понимания роскоши просторно — этак раза в три больше обыкновенной, деревенской. Стены бревенчатые, но отскобленные до блеска как изнутри, так и снаружи, парилка с полком в две ступени высотой не более трёх с половиною аршин, длиною сажени в три, шириною — в полторы. В углу печка-каменка по-богатому — с кирпичным дымоходом. Небольшое оконце над дверью в мыльню скупо цедит свет. Мыльня чуть просторнее, с несколькими лавками. Предбанник и вовсе роскошный, изукрашенный резьбой, обставленный лежанками, лавками. Большой стол, покрытый скатертью, на нём самовар, жбаны с квасом, полпивом, настойками, миски с клюквой, мочёной брусникой, сладкими заедками. Две девки томятся в ожидании.

Елизавета вошла в парилку, когда одна из прислужниц нерешительно оглаживала веником Екатерину, съёжившуюся на полке. Царица отстранила банщицу:

— Дай-ка я сама. А ты наладь пару, зябко тут — что в погребу...

Елизавета размяла веники в деревянной бадье, вытащила, внимательно осмотрела, снова сунула их в воду. Девка покропила камни, зашипел пар.

— Что ты, как кошка лапой! Я ж тебе приказала: наладь пар, а ты туман пущаешь... Поддай, поддай, да с кваском, с мятой... Аты чего гнёшься, будто ворона под дождём? Ложись, и голове будет легче... Поддай, поддай пару!

Поправив тюрбан на голове, Елизавета ухватила два веника, подняла их к потолку, забирая жар, и, гикнув, разом припечатала к спине Екатерины. Та взвизгнула, но Елизавета вновь и вновь, круг за кругом принялась охаживать тело невестки, время от времени жёстко прикладывая веники к пылающей багрянцем коже и налегая на них всем своим мощным телом. Екатерина визжала, ойкала, корчилась, а Елизавета лишь похохатывала:

— Ништо, держись, княгинюшка, то ли ещё будет... Ишь ты, какова — маленька да мяконька и кругла, будто куколка... Жаль, дураку досталась, да великий князь зато... Аниска, ещё ковшик, ещё... Окати меня ледяной, сгорю живьём... Эх, ох-хо-хо-хо... Счас, счас, Катерина, дадим дыму... Ну, держись... Оп-па!..

Екатерина кричала, брыкалась, но Елизавета не давала ей сбежать и всё творила банное чудо. Но в одну минуту невестка всё же вывернулась и, скатившись с полка, нырнула в дверь мыльни.

— Позовите Чулкова! — крикнула Елизавета. — Я на полок.

— Я тут, матушка, — вывернулся не иначе как из-под полка старик в одних исподних, потрясая вениками. — Аниска, окати государыню ледянкой и дай жару... Дай, дай, дай!..

После они сидели, укутанные полотенцами, и пили квас — властительница державы, распластавшейся на пол-Земли, и та, которая придёт ей на смену и ещё при жизни обретёт титул Великой; сидели две бабы, по-тогдашнему — наполовину русская по рождению и полностью русская душой, создавшая европейский по характеру двор при российском троне, и чистокровная немка, ставшая по делам своим, пожалуй, самой русской из всех царей после Петра Первого; сидели две женщины и говорили о своём, женском, важнее чего не бывает.

Елизавета ещё не остудила банный запал и была оживлённа, горяча, говорлива, Екатерина — сдержанна и настороженна, ибо ожидала и боялась вопроса о самом главном, что происходило минувшей ночью. Могло статься, что, узнай всю правду императрица, и великая княгиня Екатерина превратится вновь в Ангальт-Цербстскую принцессу Фике как не пришедшаяся по сердцу наследнику русского престола. Если спросит императрица, что ей ответить — солгать, сказать правду?..

— Пар, он всё нутро прогреет и очистит, любую хворь искоренит. — Елизавета зачерпывает в ладонь клюквы и на мгновение задерживается. — Ну и тому, что в бабе прорасти должно, очень способствует, потому на Руси после свадебной ночи молодую в баню и ведут. — Она забрасывает в рот клюкву, морщится, запивает квасом, отчего в разговоре образуется пауза. Утерев полотенцем рот, поднимает глаза на Екатерину. — Ну... а у вас? Любезен был супруг молодой?

Екатерина соображает: правду сказать или... Да уж, верно, не тайна то, что было после бала... Она опускает глаза и невнятно произносит:

— М-гу...

— Что — мгу?.. Не слышу радости.

— М-да... — большего Екатерина выговорить не может: сейчас расплачется.

— Ты, голубушка, не мычи, будто телка непоёная... Иль не люб тебе князь великий? — Екатерина вскидывает глаза, будто получила пощёчину. — Или ещё что скрываешь? Молчишь? А может, и правда то, что дурачок-то полночи по закоулкам кухни шлялся, пил да жрал, а потом таскал тебя в солдатики играть и на скрипке пиликал? А? — Екатерина бросила на императрицу умоляющий взгляд и всхлипнула. Елизавета насмешливо подытожила: — Что мужа покрываешь, хвалю — долг жены мужа оберегать. Только со мной не лукавь, а то ныне в бане царской, а завтра — на кухне барской! Или в Неметчину свою покатишься сухари жрать... Ну, я ему покажу, уродине, я его поучу в солдатики играть... Девки, одёжу!

— Ваше Величество, — лепечет Екатерина, — он... я... ваше... его высочество...

— Что, величество да высочество? Поженились, чтоб детей рожать, а не в солдатики играть! — И Елизавета хрястнула кулаком о стол, да так, что ковши с квасом подпрыгнули.

Елизавета не шла — летела по анфиладе дворцовых покоев. Устремлённая вперёд фигура, пылающие не то от бани, не то от гнева щёки, сверкающие очи — истинная дочь Петрова. За ней толпой поспешали все, кого успела прихватить.

Бочком, стараясь заглянуть в тёткины глаза, бежал Пётр, рядом Екатерина. По другую сторону императрицы бухал сапожищами Брюммер. Подхватив руками подол, вприпрыжку семенила Чоглокова. Озабоченно и тревожно поглядывая на Елизавету, но всё-таки царственно неся своё тело, шла герцогиня Ангальт-Цербстская. Камергеры, статс-дамы, камер-юнкеры хотя и старались не отстать, но места своего не забывали. Утирая пот, догонял процессию обер-гофмаршал Нарышкин. Все спешили вслед, понимая, что некое потрясение гонит вперёд царскую семью, и потому имели вид озабоченный и серьёзный. Уж ежели поспешала матушка Елизавета, нарушив вальяжный покой собственной персоны, то...

Что будет, Боже, что будет?!

Елизавета, опередив лакея, распахнула двери в потешную комнату Петра, на секунду задержалась у порога и окинула грозным взором игрушечное войско.

— На-го-ро-ди-ли! — выдохнула с яростью она, ринулась к окну и что есть силы потянула раму. Не поддаётся... — Ну, кто-нибудь, чего стоите, ровно столпы соляные?