Борис Павленок - Преданный и проданный

Екатерина с усмешкой смотрела на подобострастные поклоны графа, на то, с какой готовностью он сунул в рот обслюнявленный мундштук трубки, жадно затянулся, всё не сводя угодливого взгляда с Петра, а тот нахваливал:

— Вот, молодец!.. Глубже, глубже, граф. — И когда Понятовский захлебнулся ядовитым зельем, ободряюще добавил: — Ничего, привыкнете, вы, главное, поглубже затягивайтесь, как я...

Понятовский, будто радуясь, смеялся, но не мог сдержать слёзы.

— Перестаньте угодничать, — шепнула Екатерина, но Понятовский то ли не расслышал, то ли не захотел внять совету.

— Вы что-то сказали? — Лизка была тут как тут. — Вам добавить вина, милая?

— Будьте столь любезны, дорогая.

Обмен взглядами высек искру.

Пётр между тем не отставал от Понятовского:

— Граф, вы недавно из Европы? Говорят, при французском дворе принят новый этикет приветствия, не покажете ль?

— Отчего же, ваше желание для меня закон. — Граф кузнечиком выпрыгнул на середину павильона и в такт музыке запорхал, выделывая немыслимые коленца.

— Перфект! — воскликнул Пётр, радостно плеская ладонями.

Екатерина вспыхнула.

— Довольно! — Но тут же, подавив раздражение, сказала, улыбаясь: — Уже поздно, господа, может быть, пора спать?

Пётр вскочил, отозвался:

— Ты, как всегда, права, жёнушка. И, как всегда, хочешь спать... с кем-нибудь... Бери его, этого... плясуна. Мы не станем мешать, господин портной, — виноват: граф. Идём, Лизхен, идём, дорогая моя, мы тоже будем спать. — Он захохотал.

За окнами рассыпался фейерверк.

Тени от деревьев по траве убегали, прячась по мере того, как вспыхивали в небе огни.

Они вместе вошли в приёмную — крохотную комнатку. Дежурный офицер вытянулся в струнку. Понятовский сунулся было войти за Екатериной в спальню, но она остановила:

— Граф, дальше я одна.

— Но, Като...

Она презрительно оглядела его и бросила как пощёчину:

— Шут.

— Но что я мог?

— Мужчины знают выход. Прощайте. — Екатерина презрительно изогнула губы, прикрыла веки и захлопнула перед носом Понятовского дверь.

Понятовский бросил мимолётный взгляд на дежурного офицера, тот стоял изваянием, но глаза смеялись. Понятовский выпрямился, одёрнул полы кафтана, придав себе вид гордый и достойный, но в дверь на выход почему-то не попал, а совершил круг по комнате.

— Ля-ля, ля-ля, ля-ля-ля-ля, — запел первое, что попало на язык, и пошёл, печатая шаг.

Гвардеец откровенно смеялся. Это снова был Орлов, но не Федька, а Григорий.

Потёмкин под командой того же флигельмана осваивал ружейные артикулы — «к ноге», «на плечо», «на караул», «штыком коли». Репетиции длились не один час. Из-под кивера ученика сбегали струйки пота, а выражение лица было тупым и остервенелым.

— Делай — ать, два, три! Ать, два, три! Ать, два, три! Делай — так, так и так! Делай...

Подбежал вестовой, крикнул:

— Гефрейт-капрала Потёмкина к командиру полка!

Григорий с облегчением опустил ружьё, но флигельман гаркнул:

— Кто позволил бросить? Это мне команда, а не тебе. Делай — ать, два, три, четыре! — Потёмкин замахал ружьём. Флигельман приказал: — Ружьё наперевес и бегом в атаку на тот куст, потом обратно. Бегом... марш! — Флигельман проводил взглядом Потёмкина, потом спросил вестового: — Табачком не поделишься?

Тот полез за кисетом.

— Ты почто так его-то строго?

— А чтоб к порядку привыкал. Я его ишшо бегом сгоняю к той рощице, потом в штаб представлю. Урок на сегодня.

— Сдюжит, думаешь? И то юшка со лба катит.

— У нас майор Суворов говаривал: тяжело в ученье, легко в бою.

— Твой майор вона где, в Пруссии, а майор Бергер — вот он. Две шкуры спустит, а третью подвернёт за невыполнение приказа. Там, слышь, сам гетман Разумовский прибыл от царицы.

— Да ну? Коль от царицы, иной разговор... Потёмкин, стой!

Григорий опустился на траву.

— Охолону, куда ж я такой заморённый... Левоныч, я те двугривенный дам, сбегай в лавку, возьми полуштофчик, вернусь — потешим душу, а?

— Я завсегда готов, Григорий Лександрыч, — козырнул флигельман.

Войдя со света, Григорий прищурился: в полковой избе многолюдно и ничего не разобрать. Налетел вихрем и повис у него на шее Тимоха Розум.

— Здорово, Гриц! Прознал, что ты в полку, дай, думаю, навещу, а как раз дяденька Кирилл ехали сюда, я и прицепился. Как ты тут, постигаешь ратную науку?

— Считай, постиг.

— Так скоро?

— Дело нехитрое — нижний чин что дубовый клин, каждый норовит ударить. Зевнёшь, вглыбь вобьют по самую маковку. Резон таков: влезть повыше, чтобы самому бить. А ты, слыхать, из действующей армии выбыл, навоевался уже? Ты из самой Пруссии?

— Была действующая, стала бездействующая. Вдарили разок под Егерсдорфом, надо бы Кёнигсберг брать, а командующий — пора, мол, на зимние квартиры. Солдаты у костров мёрзнут, а офицеры по балам да немочек щупают, они до этого охочи. Оно вроде и можно бы жить, да жалованья не шлют, а лавочник немецкий скуп, в пове́р не даёт.

— А чего спрашивать, — ухмыльнулся Потёмкин. — Ты ж победитель, бери, и точка. Война всё спишет.

— Не, брат, об этом и думать не моги — за грабёж обывателя на гауптвахту, а то и в Сибирь.

— От жизни такой и сбёг?

— Не токмо я, однова Апраксин с чего-то вспопашился и приказал в отступ идти. А дожди, а грязюка, пруссак осмелел, наседает, кинулись бечь, всё побросали — и пушки, и припас огневой, и всё барахло. У Апраксина одного, не считая казённого имущества, обоз в две с половиной сотни подъёмных лошадей — мебеля, да хрусталя, да постели, да мамзели, сто двадцать душ ливрейной прислуги. Что там фельдмаршал, сержант каждый имеет свою коляску, пятеро людей, до трёх повозок с провиантом и лохманами... Не воевать, а на свадьбу ехать...

— И всё побросали?

— Всё как есть, голова в Петербурге, а хвост в Кёнигсберге...

— Дела, — сокрушённо покрутил головой Потёмкин.

— А с чего побёг, никто не знает. Прибыла инспекция от царицы, начальник Тайной канцелярии... Дурной Розум кинул мозгами туда-сюда, да дяденьке родному через тятю просьбу: выручайте, мол. Вот и приспособил меня Кирилла Григорьевич по цехмейстерской части патроны да портянки считать. Вот уж в поручиках хожу. А ты как планты плантуешь?

— Планты одни: где денег взять да как в чины пробиться.

— Насчёт денег я подсоблю, а для чина случай нужен.

— Это как у тятеньки твоего, чтоб царица глаз положила? А правду говорят, Тимоха, что он ей тайным мужем приходится?

— Тсс... дура... Попадётся наушник, сразу в Тайную канцелярию сволокут, язык-то укоротят. Вон у окошка Степа Шешковский, оттель...

Из комнаты полкового командира выкатились флигель-адъютант в полковничьем чине, весь в шнурах и аксельбантах, гвардейский капитан мрачного вида, поручик в кавалергардском мундире. Распахнув услужливо дверь, стали в линию.