Борис Павленок - Преданный и проданный

За ними показался командир Измайловского гвардейского полка гетман Разумовский.

Что-что, а умение вытянуться в струнку Леоныч успел воспитать, а к тому же если ты велик ростом, мощен телом и стоишь почти на пути начальства...

— Ба, Гришенька, здравствуй! Вот где объявился, беглец. — Разумовский протянул Потёмкину руку. — Господа! — Напевно и чуть-чуть жеманно, как всегда, Разумовский аттестовал: — Рекомендую Григория Александровича Потёмкина, наш московский сосед, роду древнего, философ и книгочей, а как поёт! Божественный дар имеет и на церковное и на светское пение. Полагаю, господин Бергер, что будет уместен в дворцовых караулах, особливо при его высочестве... Степа, приметь его...

— Слушаю, ваше сиятельство! — козырнул и звякнул шпорами командир полка.

— Не лишним окажется и среди наших молодых друзей, — будто мимоходом бросил он мрачному капитану. И, оборотись к Тимохе, спросил: — Едешь со мной?

— Позвольте задержаться, ваше сиятельство. — Тимоха субординацию соблюдал и службу знал.

— Честь имею! — Разумовский шагнул за порог.

Офицерство выкатилось следом.

— Вот те, Гриц, и случай, — хохотнул Тимоха. — Слово гетмана дорогого стоит.

— Мне б, Тимоша, случай, как у тятеньки твоего.

— А не окосеешь, на чужое заглядывая?

Совет проходил в почти семейной обстановке. Больная Елизавета, располневшая, но всё ещё молодящаяся — набелённая, нарумяненная, с кудерками и букольками, в бриллиантах, — полулежала на софе. Но природу не обхитришь: лицо совершенно округлилось, шея начиналась от щёк и сливалась с плечами, высокий парик несколько правил дело, но от былого изящества и стати сохранились, увы, только воспоминания; круглый лик, умильная улыбка, платье балахоном — ни дать ни взять матрёшка. За спинкой софы молодой фаворит Иван Иванович Шувалов. Коли перекинуть взгляд с его писаной красоты лица на вырубленный топором образ старшего брата — генерал-фельдцехмейстера Петра Ивановича Шувалова, то никакого сходства обнаружить не удастся. Если над отделкой младшего природа изрядно попотела, то старшему швырнула от щедрот своих не меряя, но как бы впопыхах. Но и ума и характера тоже не пожалела. Как особа доверенная и сугубо полезная, он помещался также в непосредственной близости к императрице, по правую руку. Позицию слева занял великий канцлер Алексей Петрович Бестужев. Чуть поодаль бдили обер-прокурор Глебов и обер-полицмейстер Корф. Его императорское высочество места постоянного не занимал и, словно маятник, мотался у окна. Кучкой теснились военные чины, меж ними президент военной коллегии Чернышёв, фельдмаршал Салтыков. У столика пристроился вице-канцлер Воронцов.

Елизавета, жеманясь, вздохнула и произнесла:

— Ах, что делают годы, господа! Давеча взглянула на себя в зеркало и подумала: Боже, неужто это я, когда-то восхищавшая собой Европы...

— Что ты, матушка, — торопясь, чтобы никто не опередил, подал голос Салтыков, — ты по-прежнему ах как хороша.

Хор голосов, хоть и вразнобой, подхватил:

— Истинно так...

— Икона писаная!

— Несравненная ты наша...

— Полно вам, ласкатели да блудословы. — И всё же польщённая Елизавета довольно улыбнулась. — Никому Господь не сулил вечной молодости и красы. — Она перекрестилась, и все торопливо замахали троеперстиями. — Ванечка, поправь ожерелье на шее, быдто корябает... Вот так... К делу, господа, к делу. Забота моя такая: надо бы Зимний достроить, а то ведь так и умру, не пожив в нём.

И снова нестройный, но громкий хор:

— Жить да жить тебе...

— Рано закручинилась...

— Господь милостив...

На сей раз Елизавета поморщилась.

— Я о деле, а вы свои припевки... Архитект Расстрелиев требует тыщ под четыреста, а где взять? Что присоветуете, господа Тайный совет?

— Войну кончать пора, Россию по миру пустим, — брякнул гудящим басом Шувалов-старший. — Который год тянем, а конца не видно. Апраксинский конфуз выправили, казаки по прусским дорогам ровно по Дону гуляют, Кёнигсберг, того и гляди, сам ключи отдаст, а фельдмаршал Апраксин снова кругами ходит... Один бы удар — и крышка Фридриху.

— Только не нашими силами, — возразил Бестужев. — Пущай и союзники почешутся. Надо на союзные дворы нажать, и Фридрих повержен будет.

— Граф Бестужев, ваша ненависть к Фридриху известна, — вмешался в разговор Пётр. — Глядите, как бы не пришлось нам поплатиться за скороспелое решение. Быть может, Пруссия и союзницей нам станет...

— Вам, но не России, — огрызнулся Бестужев. — Хотя, признаться, есть охочие выдобриться перед королём прусским. Хочу доложить, ваше императорское высочество, что многое с наших скрытых советов достигает ушей Фридриха.

— Коим образом?

— Поручите узнать Тайной канцелярии, — уклонился Бестужев.

— Не пожалеть бы вам, граф, о словах ваших, — угрожающе сказал Пётр. — Ведь и командующий армией Апраксин бывает сведом в тайнах, ему недоступных.

Бестужев со свойственным ему упрямством и педантизмом осведомился сухо и бесстрастно:

— Вы упрекаете в этом меня?

— Нет, одну близкую к вам особу, коей запрещено влазить в дела государственные, — отпарировал Пётр. — Вот пусть Тайная канцелярия и разберётся.

Шувалов понял, что закипает свара с непредвиденным концом, и счёл за благо переменить тему разговора:

— У обер-прокурора есть способ изыскания денег, — зычным голосом оборвал он перебранку, в глазах мелькнула усмешка. — Пусть доложит.

Елизавета обратилась к Глебову:

— Что же вы молчите?

Глебов вытянулся по стойке смирно и отчеканил:

— В целях пополнения казны полагаю необходимым восстановить смертную казнь, кою вы изволили отменить, Ваше Величество, восходя на престол.

— Объяснитесь, чем поможет сия страшная мера.

— Ноне по тюрьмам, считай, сто тыщ сидит, и всех накорми, обогрей, состереги — на кажных десять сидящих один страж, эвон сколько затрат лишних. И на достройку дворца хватит, и жалованье армии выдать.

— А с каторжными да тюремниками как быть? Которые в заточении?

— По пуле на каждого, а то и топориком, — деловито пояснил обер-прокурор, — тюк — и прими, Господи, на своё попечение...

Высокое собрание остолбенело, словно подул ветер смерти. Елизавета только и нашлась, что вымолвить:

— Ну, знаете, господин обер-прокурор... — Шувалов, злобно ощерясь — он не привык деликатничать, — спросил, упёршись взглядом в ревнителя закона: — А ежели внести в казну взятки все, кои дерут с жалобщиков твои прокурорские да судейские, сколько наберётся?

Глебова по тупости его смутить было невозможно, он сообщил:

— Думаю, близко к миллиону наберётся.

Ему ответили смехом, на что прокурор отреагировал недоумением: что, мол, произошло?