Октав Фере - Четыре фрейлины двора Людовика XIV

Мнение Мари-Ноэля Кермарика о прекрасном поле. – Прекрасные посетительницы. – Добрый и злой гений. – Совет, пришедший уже слишком поздно.

Тот, кто следит за уличными происшествиями, как например, такие бродяги, как этот нищий на костылях, или если б последний был менее занят своим разговором с Мари-Ноэлем, не замедлил бы заметить, что встреченный нами экипаж, в конце последней главы, ездил уже взад и вперед, более получаса по всему кварталу медленным шагом и, казалось, ожидал только ухода г-на Ротелина, чтобы остановиться у двери гостиницы «Grand A. Eustache». Обе дамы очевидно принадлежали к знатному роду. Это замечалось даже в изящной простоте их туалетов, которые также, как и их коляска, старались быть как можно менее яркими.

Пока хозяин гостиницы рассыпался в поклонах, гордясь посещением своего дома такими особами, даже экипаж которых придавал самое лучшее украшение его дому, запыхавшаяся служанка поднималась наверх, чтоб предупредить Мари-Ноэля об этом исключительном посещении.

Но Мари-Ноэль, которому врач не переставал повторять, чтоб он удалял от своего барина всякое волнение и усталость, не выказывал никакой поспешности. Однако, подстрекаемый служанкой, он решился, почесав предварительно, по своей всегдашней привычке, кончик уха, в знак размышления, войти в комнату Алена.

Последнему, вот уже дней пять или шесть, позволили вставать с постели на несколько часов в день, и в настоящее время он сидел в креслах. У него едва хватало силы пройти по комнате, опираясь на руку своего верного слуги, чтоб снова приучиться ходить.

– Что там? – спросил он, увидев смущенный вид денщика.

– Там именно то, чего я боюсь, мой молочный брат.

– Ну, объяснись. Какое-нибудь приключение? Или посещение наконец?

– Посещение.

– Оно должно быть очень страшно, – сказал Ален, вдруг вспомнив о королевской к себе немилости, – если ты боишься о том говорить?

– О! что до того касается, мой молочный брат, что оно страшно, так я не думаю, чтобы оно было тем, что именно называют страшным…

– Ну что же, что тебя останавливает?

– Именно то, что врач вам запретил всякого рода волнения…

– И?…

– А я боюсь, чтоб это посещение вас не взволновало. Ах! а вдруг с вами повторится ваша лихорадка, то это уже не будет забавным Вы сами не знаете, но с вами были припадки и бред… Вы видели кучу женщин, молодых, прекрасных, белокурых, а одну одетую всю в черное…

– Разве какие-нибудь женщины желают меня видеть? – сказал с болезненной улыбкой выздоравливающий.

Мари-Ноэль кивком головы подал утвердительный знак.

Против воли, несмотря на всю свою чрезвычайную слабость, Ален почувствовал некоторое волнение.

– Если б это была!.. – пробормотал он вполголоса. – О! нет, – докончил он со вздохом. – Я окончательно забыт!..

– Вот, – вскричал Мари-Ноэль, – это уже доказывает влияние на вас! Клянусь св. Варварой! можно ли так портить себе кровь, из-за каких-нибудь юбок и чепчиков! Нет! ну так! нет, я ничего не сказал!.. Не смотрите на меня так сердито… Я сейчас скажу, что вам запрещено принимать кого бы то ни было, не правда ли?

– Не так скоро!.. – сказал молодой человек. – Вероятно, эти дамы имеют сообщить мне что-нибудь важное, если они до такой степени беспокоились, что приехали сами в эту грязную гостиницу.

– Достаточно, – проворчал денщик, – их сейчас попросят сюда взойти. Ах! женщины, женщины, кто только их создал! Наверное, черт! Иду, иду…

– Гей, главное – молоды ли они и хороши ли собою?

– Ба! разве это когда узнаешь! Во-первых, у них на лице надеты маски, которые их наполовину скрывают, но Манона, служанка при гостинице, уверяет, что эти дамы прекрасны собою, но как же она могла это угадать, я вас спрашиваю!

– Ступай же, болтун! – сказал Ален, подстрекаемый любопытством.

Бретонец спустился с лестницы с проворством матроса, спускающегося с рея, и встретил в нижнем зале посетительниц, немало удивленных, что их так долго заставляют ждать.

– Это вы, сударыни, желаете видеть моего молочного брата?

Этот вопрос и обращение бретонского моряка, так отличающееся от обращения утонченных камердинеров в Oeil-de-Boeuf, заставили улыбнуться посетительниц, которые, кажется, вовсе не были к тому расположены.

– Можно ли его видеть? – ответили они.

– Можно и нет, – сказал Мари-Ноэль, которого печаль его барина ожесточила более чем когда-либо в виду этого прекрасного пола.

– Вы камердинер у г-на Кётлогона? – спросила старшая из посетительниц немного хитрым тоном.

– Я его матрос и его молочный брат, – ответил он с гордостью, покрасневший вместе с тем как огонь.

– Эти моряки, – сказала дама своей подруге, – не похожи на других! Однако же, малый, скажи, может ли нас принять г-н Кётлогон или нет?

– Он может, то есть он желает… несмотря на совет врача, который предписал ему спокойствие… Значит, сударыни, не заставляйте его много говорить, а главное уходите, как можно скорее.

– Конечно, мой малый… я вижу, что вы любите вашего госп… вашего молочного брата; не бойтесь ничего, мы пришли не на вред ему, но, напротив, для его же пользы.

– А! если это так, то идите скорее.

Что и было ими сделано в одну секунду, так как обе дамы были живы и проворны.

– Нужно ли о вас доложить? – спросил Ноэль, отворяя комнату, находившуюся около спальни Алена.

– Это лишнее, он нас знает.

Бесцеремонный слуга толкнул дверь к своему барину и сказал:

– Вот приехавшие к вам дамы.

При этом слове, обе без всякой аффектации дружным движением руки сняли свои маленькие густые вуальки и переступили порог.

Они обе были так хороши, что добродушный Мари-Ноэль испустил крик удивления и. остановился, раскрыв рот, любуясь ими. Молодой моряк сам едва не почувствовал головокружения.

Он сделал движение, чтоб приподняться и поклониться этим блестящим посетительницам, и едва он это сделал, как снова вдруг опустился. Ик его физической слабости присоединилось ещё сильное смешение мыслей.

– Госпожа маркиза де Монтеспан!.. Mademoiselle.де-Бовё! – вскрикнул он.

– Тише!.. – сказала маркиза, подвигаясь к его креслу. – Мы обещали вас не смущать и не утомлять; представьте себе, как будто к вам вошли двое из ваших друзей.

По данному знаку, Мари-Ноэль, совершенно изумлённый, пододвинул два кресла, а по другому удалился задом.

Прежде чем сесть, г-жа Монтеспан, смотря внимательно на Алена, проговорила вполголоса:

– Бедный молодой человек, как он изменился!

Урания Вове, с своей стороны, смотрела на него с искренним участием, изумленная тем, что видела теперь до такой степени бледным, изнуренным, похудевшим того кавалера, которого она заметила и отличила, месяц тому назад, между самыми блестящими кавалерами в галерее Версаля и на той злополучной охоте в Марли.