Октав Фере - Четыре фрейлины двора Людовика XIV

Чтоб сообразоваться с фантазиями и капризами своей новой любовницы, имевшей в голове одни только мысли о роскоши и удовольствии, он вызвал Пекура.

Пекур также был великим человеком, но несколько лет уже как характер короля сделался с годами серьёзнее, и о нём совсем забыли.

Он носил название, ни более ни менее, как церемониймейстера Детей Франции!

В более простых выражениях, он был просто танцором и балетмейстером. Он сам недавно устраивал те увеселения, где король лично принимал участие на придворном театре, как это можно видеть в программе комедий и балетов тех времен.

Эта черта, за не имением других, достаточно утверждает, что окончательно в этом монархе была доля комедианта, но он был комедиантом более торжественным, чем естественным.

Однако не забудем, что даже при этих обстоятельствах, чтоб не уронить своего достоинства, его величество надевал маску на своё августейшее лице.

Но верно то, что он уже давно не принимал участия ни в одном из развлечений подобного рода, а вдруг, по выраженному желанию новой своей фаворитки, он призвал Луи Пекура, чтобы самому взять снова несколько уроков, а также велеть дать несколько таковых де Фонтанж.

Потом, приложив палец к губам, чтобы этим приказать хранить следующее в строгом секрете, он прошептал:

– Ее надо также выучить поклонам.

– Для менуэта, государь? – спросил балетмейстер.

– Нет… для приема в звании герцогини.

Но ведь никакая милость не равнялась с этой; это был такой редкий, исключительный случай, что ни одно европейское событие не могло бы произвести более влияния на весь Париж и Версаль.

Пекур, хотя и танцор, но был очень скромен; но главное, заинтересованное в этом лицо, не помня себя от радости и восторга, не удержалось и проговорилось о том несколько слов, – но было бы достаточно и одного.

Уже во второй раз Луи Пекур получал подобное великое поручение.

В первый раз, дело касалось девицы Ла-Вальер, которая, при всей своей скромности, повиновалась этому со слезами на глазах, – между тем как Мария Фонтанж захлопала от радости в ладоши. Подумайте только, вдруг герцогиня, она!.. г-жа Монтеспан была только маркизой! Уничтожение соперницы сделалось полным.

Несколько дней спустя, в одном собрании у супруги дофина, король, заметив табурет, случайно оставшийся незанятым, между госпожами де-Крюсоль и де-Крекие, приблизился к Марии Фонтанж и при гласил её занять это место.

При этом он прибавил тихим голосом, но однако был многими услышан, так как вокруг него стояли люди, обладавшие тонким слухом:

– Я хочу, чтоб при моем дворе, как на Парнассе, герцогини изображали бы собой трех граций… Терпение, я выжидаю только прекрасного случая.

Эти поклоны, этот предложенный табурет между двумя принцессами, ошеломили не только госпожу Монтеспан, звезда которой блекла с минуты на минуту, но также и третье светило, которое осторожно прокладывало себе путь, чтоб в свою очередь добраться до зенита, – мы подразумеваем г-жу Ментенон.

Каждая, в свою очередь, не сообщая впрочем ни слова одна другой, выдумывала про себя самые дьявольские интриги и готова была поднять содом, чтоб оградить «добрых душ», как они выражались, от «нового скандала».

Ничто не помогало, чувство и расположение короля к этой девице чудной красоты усиливались и укреплялись всё более; в ней он находил совершенства, положительно непонятные обыкновенным людям.

Ба! это было всё ещё ничего!

Помолодев ещё более, чем он это был во времена девиц Манчини и Аржанкур, он умудрялся в мельчайших безделицах удовлетворять своего идола и приводил её из одного изумления в другое. Но нельзя думать, чтобы это была для него лёгкая вещь. Честолюбивая не знала границ; она с таким тщеславием наслаждалась своим неожиданным счастьем, что воображала себя выше даже самой королевы, и не кланялась более ей, когда королева входила туда, где она находилась. Достаточно было ей только что-либо пожелать, чтоб это самое желание сделалось уже законом.

Однажды, неизвестно к чему, она сказала:

– Мне ничто более так не нравится, как серый экипаж.

На другой день Людовик XIV сказал ей.

– Посмотрите, какая прекрасная погода, какое чудное солнце; не желаете ли прокатиться в карете?

– Если мой принц будет участвовать в этой прогулке, (так она величала своего именитого любовника), я с удовольствием поеду.

– Поедемте, – ответил он.

И подав ей руку, он повёл её через все покои до подъезда дворца, пред которым нетерпеливо топотали восемь лошадей, запряжённых в карету. Как лошади, так и самый экипаж были светло-серого цвета; на экипаже виднелся герб, на котором красовался её вензель, смешанный с вензелем короля. За каретой ехала свита, Фургоны, верховые, великолепный портшез и огромное число прислуги в одинакового цвета ливреях.

Это был полный поезд и вполне королевский, потому что одни только королевские особы ездили в восемь лошадей.

Входя в экипаж, в полном упоении от счастья, она в нем нашла золотой ящик с эмалью, содержаний в себе десять тысяч луи и полный серебряный-вызолоченный сервиз великолепной работы.

– Как это всё восхитительно!.. Как это восхитительно! И как я люблю вас, мой дорогой принц, – повторяла она беспрестанно.

– Знаете ли, – спросил король, – какая эмблема того цвета, который вы предпочитаете?

– Нет, но скажите же мне её скорее; я уверена, что это что-нибудь очень милое.

– Милое, в самом деле, так как это называется amour sans fin – любовь без конца.

– Любовь без конца!.. такова будет наша! – вскрикнула она, бросаясь на шею своего любовника с поцелуями, которые его совершенно опьяняли. – Вы более не Людовик Великий, вы – Людовик Очарователь.

– Подождите, – сказал он хитро, – вполне оценивать мое очарование…

Экипаж ехал быстро, сопровождаемый своим царским поездом, через аллеи, приближаясь к загородному дворцу.

– Куда вы меня так везете? – спросила прелестная Мария, упоенная великолепными рысаками, среди страстного разговора наедине.

– Вы это скоро увидите, прелестная герцогиня, потому что я сам не знаю хорошо этой местности, лишь только понаслышке.

– Еще какая-нибудь любезность, я бьюсь об заклад! Ах! Государь, вы балуете меня, вы просто преисполняете меня счастием.

– Я хочу вам доказать, что ни одно вышедшее из этого божественного ротика слово, не может быть потерянным словом.

Тут послышались крики, залп из ружей, виват; карета въехала под триумфальные ворота и остановилась.

– Посмотрите, сказал король.

– Где мы находимся?

– Как! окончательно вы все ещё не отгадываете?

– Совершенно отказываюсь.

– Вы не узнаете Марли?

Удивление отняло у неё дар слова, или уж она не находила, что сказать; она видела прежде Марли на Сене , теперь же встретила согласно своему желанию Марли – короля , то есть, волшебный дворец наместо лачуги.