Октав Фере - Четыре фрейлины двора Людовика XIV

– Вы сейчас подписали обратный призыв изгнанника; и вы в скором времени произведете герцогиню; эта почесть сберегается для одной головы, к которой ваши прекрасные руки прикасались.

Танцы возобновились с ещё большим воодушевлением; старые придворные так же, как и Пекур, клялись всеми святыми, что его величество, ничего не потерял за эти двадцать лет: ни в своей грации, ни в своей гибкости, и провозгласили его вместе с молодыми придворными, любовавшимися им в первый раз в этом виде: первым танцором Франции и Наварры.

Все похвалы были приятны этому государю, даже похвалы от его учителя танцев.

Однако, последние слова, обращенные к принцессе Монпансье, были очень ясно произнесены и очень хорошо услышаны.

Это было окончательное подтверждение слов о поклонах. Не оставалось более никакого сомнения, новая фаворитка должна была получить мантию герцогини, и эта знатная почесть не замедлит явиться!

Столько милостей, столько благосклонностей, щедростей, отличий сыпалось на голову, тем более проклинаемую другими, чем восхитительней она делалась, всё это должно было воспламенять лихорадочное воображение её врагов.

Ненависть к ней возрастала вместе с её счастьем. Это было логично и всё дело не замедлило идти таким порядком.

На другой день, приезжая к себе, в своем чудесном экипаже светло-серого цвета, возвращаясь с этого волшебного праздника в Марли, Мария Фонтанж нашла записку, занесенную, как ей сказали, уже с первого часа дня человеком, ливрея которого никем не была узнана.

Она открыла ее, ничего не подозревая, но едва она на нее взглянула, как испуганно вскрикнула.

Эта угрожающая записка, написанная изменённым почерком, заключала в себе следующие две строчки:

«Остерегайся мантии герцогини, она будет для тебя туникой Деяниры». [10] Деянира была женой героя древнегреческого мифа Геракла. Туника, которую она подарила мужу перед отъездом, была пропитана отравленной кровью кентавра и причиняла Гераклу неописуемые страдания, которым он в итоге предпочёл смерть.

Набожность при дворе. – Мантия герцогини. – Погибшие клятвы. – Оскорбление вдовы Скаррона.

Мы не прибавим ничего особенно смелого, рассказав, что яростная угроза девице Фонтанж причинила в Версале менее удивления, чем волнения.

Известно было, как оскорбляло многих положение новой фаворитки, какую она поднимала во многих старинную неприязнь и возбуждала ревность на настоящее и будущее время, только разделялись мнения насчёт происхождения записки, так как таковых могло быть несколько.

Во всяком случае, если её автор рассчитывал этим обуздать её честолюбие, то он сильно ошибся, ничто не могло как ограничить, так и лишить её милости к ней короля.

Король почувствовал удар гораздо сильнее, чем она сама.

Начиная с этого дня, её обаяние не имело более преград, и молодая и легкомысленная временщица выказывала свое влияние на всём кстати и некстати.

Одно обстоятельство сильно способствовало результату подкинутой записочки.

На третий день после этого приключения, когда король снова собрался начать свои увеселения, он послал к своей фаворитке г-на де-Марсильяка, который, вместе с герцогом С-т Аньян, пользовался доверием короля относительно его любовных тайн, чтоб уведомить её о желании его величества назначить бал во дворце.

Посланный не замедлил явиться обратно, но с расстроенным лицом.

Он нашел девицу Фонтанж в постели и очень больной.

Странная, неизвестная болезнь вдруг овладела ею, и она уже думала, что совсем умирает. Все её тело ужасно распухло, не исключая даже и лица. Никто не подозревал ещё о случившемся, так как больная умоляла, чтоб хоть из милости обо всем этом молчали, боясь обрадовать г-жу Монтеспан своим положением. Людовик XIV, чрезвычайно беспокоясь, отправился к ней, не колеблясь.

Он застал там настоятеля Кабриера, самовольного врача, не получившего диплома от медицинского факультета, того самого, которого г-жа Севинье назвала в, шутку врачом по принуждению, потому что он практиковался лишь на её особе, некоторым образом даже принужденно.

Лечение его слыло необыкновенным, главным образом потому, что он употреблял очень мало лекарств и презирал формальную практику тогдашних известных и признанных докторов.

Присутствие монарха его ничуть не напугало, он продолжал свою консультацию, прописал самые простые средства, сам составил для больной микстуру и питье, от которых она тотчас же себя хорошо почувствовала, и удалился, обещая, что она встанет с постели ближе конца этой недели.

Радость видеть своего возлюбленного столь услужливым и внимательным помогла лекарствам; на пятый день все следы болезни исчезли, но вместе с тем сам врач не мог или не смел дать точного её определения. Это событие ускорило то, чему безымянное письмо и, вероятно, таинственная болезнь имели целью помешать.

На следующее утро после её восстановления, тогда как интересующая собою всех выздоравливающая принимала, по принятому обычаю, в своей постели, окруженная многочисленным обществом, провозгласили:

– Король!..

Театральный эффект; восторг придворных показаться перед своим властелином у ног его идола.

Он сиял так же, как в свои лучшие дни, а по его пятам шли пажи, несущие корзину, которую они с большой церемонией поставили на столик.

Это была коробка с сюрпризом, и так как она походила на свадебную шкатулку, то пламенное воображение некоторых разыгралось до того, что они стали ожидать, что сейчас оттуда вынут свадебный наряд, и что влюбленный монарх женится с побочной стороны на своей фаворитке.

Он же, всё улыбаясь, обратился к девице де-Понс, которая не отходила от Марии со дня её болезни, и сказал ей.

– Mademoiselle, вы, оказавшаяся такой превосходной сестрой милосердия, потрудитесь открыть эту шкатулку, в виду интереса вашей дорогой больной; я думаю, что вы там найдете средство, которое довершит все её лечение.

Фрейлина поспешила повиноваться и достала последовательно из драгоценного сундучка сперва грамоту на титул герцогини!..

Больная если б только не воздержалась, и то не без труда, то наверное бросилась бы на шею своего восхитительного возлюбленного.

Потом другое свидетельство на двадцать тысяч талеров пенсии и, наконец, роскошную горностаевую мантию. Герцогиня!.. Она держала в руках и этот титул, и знаки его отличия!

Новость эта разразилась точно ракета. Уже до двенадцати часов дня, при дворе оставалась лишь одна особа, не поздравившая ещё прекрасную Марию; особа эта была г-жа Кавой, столь сильно пренебрегаемая двоюродная сестрица Алена де-Кётлогона.