Октав Фере - Четыре фрейлины двора Людовика XIV

Он начал подозревать об их существовании, только когда увидал себя, после долгого часа ходьбы, окончательно заблудившимся в переулках, куда он, наверное, никогда не вступал ногой.

– Гм! – сказал он верному Мари-Ноэю, доверчиво следовавшему за ним, – можешь ли ты мне сказать, где мы находимся?

– О! ба! – воскликнул тот, – а разве вы этого не знаете?

– По чести сказать, нет, а ты?

– Гей, я, когда вы идете, я иду не беспокоясь туда, куда вы меня ведете.

– Ну, что же! мой милый, мы заблудились.

– Стой! стой! – сказал спокойно бретонец.

– Совершенно заблудились.

– Тысячу чертей, это очень неприятно, если у вас есть спешное дело. Но вот, без упрека, мы с вами в четвертый раз кружимся вокруг той же кучи домов, чтоб снова очутиться пред этим скверным домишком.

– Как, животное, ты это заметил и не обратил на то мое внимание?

– Я думал, что это был ваш план и что вы искали кого-то или что-то в этих переулках… Но подождите… мне кажется… Да, идут; если это честные прохожие, то мы сейчас осведомимся…

К несчастию, это был только пьяница, брошенный к чужой двери и колотящий о стены, после того как подрался с какими-то людьми и неспособный сам направиться куда бы то ни было.

Так как он намеревался буянить ещё, ругая наших двух гуляющих, Мари-Ноэль схватил его за шиворот и растянул во всю длину в самую средину ручья, чтобы его освежить.

Пьяный тип не был в состоянии даже приподняться и его воркотня не замедлила указать, что он заснул в болоте. Но, кажется, он не один посещал эти местности, лежащие к верху улицы Сен-Дени и около улицы Сен-Мартен, – закоулки из самых подозрительных. Шум им наделанный и буря его ругательств привлекали других прохожих.

Ссылаясь на этот первый образчик, нужно было остерегаться и остальных.

– Держись поближе ко мне, – сказал шепотом кавалер Кермарику, – и возьми свою шпагу, мне кажется, что нам предстоит встретиться с нехорошим обществом.

– Пусть их приходят!.. – отвечал бретонец, тоном, довольно ясно говорившим о его настроении.

Действительно, глаза их, свыкнувшись с темнотой, увидели появляющиеся сверху, снизу и с улицы открывавшейся с левой стороны, образы весьма дурной наружности: шаги их по мостовой указывали на их число, их всех было с десяток; впрочем, безмолвные, все они наступали с согласием, к которому они очевидно привыкли.

– Эти люди кажутся мне разбойниками, – сказал Мари-Ноэль.

Разделяя это мнение, Ален привлек его под навес одного дома, чтоб не дать себя окружить и, если это были враги, иметь их перед собой. Видя, что они решительно на него наступали, он им закричал, когда они были в семи или в восьми шагах:

– Остановитесь, бездельники!

Грозный ропот принял эти слова; вместо того, чтоб повиноваться, люди эти наступали ещё ближе.

На этом коротком расстоянии их лучше было видно; это была шайка негодяев, каждый имел в руках опасное оружие, из которых самое безобидное было окованная и узловатая дубина.

– Будем твердо держаться, – сказал Ален своему товарищу, – нужно дать урок этим канальям.

– Я принимаюсь за дело, отвечал бретонец, готовый обороняться колоть и рубить.

– Первому, кто сделает ещё шаг, – закричал кавалер, – я размозжу голову.

Но они имели пред собой людей, не легко пугавшихся.

– Нападай! нападай!.. – закричал хор.

Ален в свою очередь отвечал выстрелом из пистолета, так хорошо направленным, что негодяй, шедший во главе, возбуждая других, упал мертвый на месте, лицом навзничь, не издав даже ни одного крика.

Этот выстрел и это падение произвели минутное колебание.

Впрочем, шум этот напрасно потряс дома, ни один из острожных мещан, в них обитавших, не показал и носа у окна. Эти достойные люди знали, что ничего хорошего не приобреталось от вмешательства в подобного рода драки.

Можно было задушить кого угодно на пороге их двери, ни один не пытался ни отворять, ни даже только закричать сквозь ставни или рамы, чтоб напугать бродяг.

Что же касается до дозора, то он, верный своему преданию, находился неизменно везде, где не было опасности. Эти люди, рачительные и порядочные, имели отвращение к попытка рвать свои одежды или толкать свои плечи.

Временная остановка мошенников произошла скорее от изумления, чем от боязни или нерешительности.

– Вперед, висельники! – закричали самые смелые, и куча ринулась плотной толпой.

Три новых выстрела раздались, один принадлежал Алену, два другие Мари-Ноэлю, три новые жертвы упали, если не мертвые, то по крайней мере не в состоянии сражаться.

У бродяг не было огнестрельного оружия, но после этой двойной пальбы, счастье вернулось на их сторону, так как их противники имели меньшее число и были принуждены драться своим холодным оружием. На этих условиях, стычка началась.

Можно было сказать – бешеная схватка своры гончих собак. Между прочими находился хвастун с разбитым и крикливым голосом, принявший на себя начальство, и страшно управлявший, держа обеими руками, чем-то в роде пики, заканчивающейся большим лезвием. Подлец ударял им, как глухой, и визжал, как слепой.

– Налетай! Налетай!.. – кричал он, ни более ни менее, как если-б речь шла обульдогах, спущенных на плутов его разряда. Они старались изо всех сил, чуя хорошую добычу, и было не возможно, не смотря на их ловкость и храбрость, чтоб наши друзья долго выдержали эту неравную борьбу.

Мари-Ноэль, со своей разбитой саблей, принужден был к рукопашному бою, упал поверженный таким страшным ударом, от которого всякая другая голова, исключая бретонской, превратилась бы в кровавую массу.

Видя его поверженным около себя, к Алену вернулась удвоенная энергия:

– Назад, разбойники! Посторонись, гады! – воскликнул он, становясь перед телом своего товарища, которое без него злодеи неминуемо бы докончили.

Однако, не смотря на его мужество и ловкость, дело должно было окончиться печально для него самого.

Он это понял, и желая дорого продать свою жизнь, принялся рубить и пронзать своей шпагой, длинной и прочной, самых близких зачинщиков, не заботясь об ударах, которые они ему в свою очередь посылали.

Эта новая схватка, к счастью, была не продолжительна, так как почти вслед за тем, как он закричал на них своим чистым и повелительным голосом, другой голос закричал сзади:

– Гей! ого! довольно!

Тотчас палки, костыли, вилы, остановились и повисли, шайка, кипевшая в темноте, остановилась неподвижная.

Человек, рост которого превышал большую часть других, размахивая костылем вместо палки предводителя, прошел сквозь толпу, грубо оттолкнул поджигателя с крикливым голосом и, открывая вдруг стекло потаенного фонаря, скрытого под плащом в лохмотьях, он бросил его отсвет на лицо кавалера.