Октав Фере - Четыре фрейлины двора Людовика XIV

Маркиз Варньи приехал тоже от короля Испании, и всех приняли на корабле с пышностью, соответственной этому случаю».

Летописцы, менее официальные и менее ограниченные этикетом, дают нам другие подробности, в которых мы находим нить нашего рассказа и присутствие наших главных лиц.

Морское сражение было так хорошо затеяно, что в минуту самого сильного взрыва, на воздух среди пламени взлетели сразу несколько матросов.

Крик ужаса вырвался у зрителей, повторенный более чем за четверть мили кругом тысячами судов, находящихся на почтительном расстоянии от придворных.

Король вопросительно и с беспокойством посмотрел на маркиза Синьеле, который с улыбкой подошел к нему и сказал:

– Ваше величество, это чучела, которые я приказал сделать, чтоб довершить праздник.

– В добрый час, – сказал Людовик XIV, – потому что я счел бы за несчастье праздник, который стоил бы жизни хотя бы одному из моих подданных. Но волнение было общее… Кавалер!.. – сказал он и подозвал молодого офицера, стоявшего на часах в нескольких шагах от него.

Последний повиновался и подошел.

Король с особенным вниманием посмотрел на Алена, как бы ища сходства или что-то припоминая. Но он не упорствовал и сказал ему:

– Ваше имя, сударь?

– Ален Кётлогон, ваше величество, – ответил наш герой, твердо стоя по стойке смрно.

К счастью, король видел его лишь мельком и при таких обстоятельствах, когда он был слишком озабочен другим лицом, чтоб узнать в этом моряке в мундире офицера, кавалера, в бархатном дорожном плаще с широкими рукавами, некогда встретившемуся ему на охоте в Марли.

– Прекрасное имя, – сказал он, – и благородно носимое, я читал заметки, которые делают вам честь. Ну хорошо! Г-н Кётлогон, отправьтесь сейчас же на галиот, где находятся королева и дамы; скажите от меня её величеству и герцогине Фонтанж, что во время взрыва не случилось никакого несчастья.

Он поклонился ему любезно, и взгляд его вовсе не походил на грозный взгляд, брошенный в Марли.

Наш герой повиновался.

Он тоже не раз думал о неизбежной встрече; но кто бы мог подумать, что она случится так и по этому приказанию!

Пять минут спустя, он был уже на палубе королевского галиота, и очутился вдруг окруженным королевой, г-жой Кавой, Марией Фонтанж и фрейлинами, между которыми он узнал только своих трех шалуний из Кланьи. Случай порой наносит такие острые удары!

Король верно отгадал: все дамы были в страхе, убежденные, что присутствовали при катастрофе.

В минуту появления вестника, девица Фонтанж чуть не лишалась чувств, что все приписали страху, хотя к этому примешалось смущение другого рода.

Кавалер не сказал им и четырёх слов, как вздохи сменились смехом, и по примеру королевы все дамы поспешили поблагодарить его за хорошее известие.

Но новый женский крик раздался: это Мария Фонтанж, которая в смущении, в волнении, уронила в море мантилью, которую королева дала ей для сбережения.

– Боже мой! Боже мой! – вскрикнула герцогиня, предполагая, не без основания, что её обвинят в нежелании, а не в рассеянности или неловкости, – я погибла!..

Ален бросил на неё странный взгляд, в котором выражалось скорее сострадание, чем упрек и бросился в воду.

Новый крик ужаса, на этот раз общий, раздался с галиота, но за ним вскоре последовали аплодисменты и улыбки.

Молодой моряк так легко плавал, что было удовольствие смотреть, как, он преследовал мантилью, которую насмешливые волны по очереди уносили, чтоб проверить его ловкость.

Наконец, он завладел ей, и со своим трофеем ловко забрался в одну из лодок, которые предусмотрительно следовали за царскими судами. В одну секунду, он приплыл к галиоту, взошел на палубу и подал мантилью Марии Фонтанж. Фрейлина побледнела как лилия, потом вдруг покраснела как вишня, но несмотря на всё, счастливая, что стала героиней такого подвига преданности, она трогательно улыбнулась своему жениху и проговорила:

– Г-н Кётлогон, как мне вас отблагодарить?… Вы рисковали жизнью, из-за таких пустяков…

– Не благодарите меня, сударыня, – ответил он так, чтоб быть слышанным только ей и, глядя на нее печально и пристально, – не благодарите меня, а судите по этому, что вы могли бы ожидать от меня.

Потом, с достоинством поклонившись ей, и отвернув глаза, он приблизился к группе фрейлин, между которыми находилась его двоюродная сестра и девица Бовё.

Когда он бросился в море, последняя так испугалась, что едва могла опомниться.

Ему позволили взять её за руку и сказать два слова, эти слова ничего не значащие для слуха, были полны красноречия для влюблённых сердец.

Наконец, освободившись от службы в довольно поздний час, он хотел было сойти с корабля, когда маленький юнга Жан Кольфа, его любимец, который находился на корабле, подошел к нему с смущённым и таинственным видом.

– Что тебе надо? – спросил он его с дружеской грубостью.

– Лейтенант, – сказал ученик моряка, понижая таинственно голос, – у меня поручение, которое я взялся вам передать.

– Это значит очень важно?

– По моему мнению да, лейтенант.

– Говори, мой друг.

– Ну хорошо! кто-то, кого вы знаете, но который не смеет придти к вам сюда, по важным причинам, умоляет вас в девять часов быть на площади св. Элигия.

– Это всё? – сказал Ален заинтригованный вестью и путём, которым она до него дошла.

– Вас просят в особенности, чтоб вы были одни, потому что вам должны сказать важные тайны.

– А! а!

– Вы пойдете, лейтенант? – сказал мальчик настоятельным тоном.

Ален задумчиво на него посмотрел.

– Я не хочу тебя спрашивать, кто дал тебе это поручение. Я догадываюсь, это должно быть та же особа, которая рекомендовала мне тебя уже два раза.

Иван опустил глаза, чтоб скрыть свое смущение.

– Хорошо, – прибавил молодой офицер, похлопав его по щеке, – вернись на корабль: я пойду, и пойду один.

– О! благодарю вас, лейтенант! Но слышите звон колокола, это именно час!

Хорошее и дурное общество. – Деньги заманчивы. – Торг негодяев.

Читателю уже понятно, что в Дюнкерк в то время приехало не одно хорошее и высшее общество Франции.

Везде, где толпа, есть смешение; встречаются контрасты, и ни один закон не воспрещает нищих, так что можно было думать, что весь Двор чудес переселился сюда по примеру двора Версаля.

Это была настоящая процессия убогих и нищих. Вдоль улиц и парковых аллей можно было видеть двойной плотный ряд самых плачевных и отвратительных убожеств: настоящее стечение ран и уродств.

Между самыми ревностными, пришедшими первыми, находились два бесстыдных негодяя, тащившие один другого, получавшие больше других и которых встречали везде нищими, поющими, охающими, плутующими.