Октав Фере - Четыре фрейлины двора Людовика XIV

– Мы думали, впрочем, что такое редкое сходство не могло быть только физическое, и что ты должен обладать какими-нибудь характерными особенностями этого знаменитого покойника.

– Клянусь св. Лавром!.. Извините, сударыня, я хотел сказать: клянусь Спасителем! я тоже слышал об этом Пьере Кольфа.

– А! а!..

– Да, да, очень сильный, кажется, человек, которому удавалось всё, что он предпринимал, немой как исповедник, и проходил в случае нужды в мышиную нору, но не трудившийся даром и соизмеряющий свои услуги со щедростью своих хозяев.

Дама протянула руку, взяла лежавший около чернильницы сверток золота, и не оборачиваясь, протянула его ему.

– Вот удачное и непреодолимое возражение, – ответил он цинически. – Если вам угодно, сударыня, сказать мне, какую вы требуете услугу?…

– Почти никакой.

– Гм! – пробормотал бродяга про себя, – так много говорить из-за пустяков!

– Праздники продолжатся ещё два дня. Завтра гуляние на укреплениях и за городом; послезавтра обед в городской ратуше и бал на корабле адмирала. Ты знаешь герцогиню Фонтанж?

При этом имени все жилы бродяги встрепенулись.

– Это она, – ответил он, ударяя на каждое слово, послала Пьера Кольфа на галеры.

– Правда!.. – вскрикнула дама с внезапным порывом удивления, так что наполовину обернулась и в первый раз показала своё лицо. – Ну хорошо! – продолжала она, – дело в том, что ты должен прилично одеться, чтоб незамеченным примешаться к толпе, когда поезд при свете факелов отправится на этот ночной и мореходный праздник. Человек, который тебя привёл, снабдит тебя букетом, который ты предложишь этой прекрасной особе.

– И который она понюхает? – ответил спокойно бродяга.

– Гм?

– Я говорю, что она понюхает: это ведь первая вещь, которую делает женщина, когда получает цветы.

– Может быть, – сказала дама с нетерпением. – Что тебе за дело?

– Мне!? – засмеялся он иронически. – Я и герцогиня Фонтанж, о! это мне все равно!

– Так ты согласен?… Отвечай же!

Он, кажется, задумался.

– Это будет дорого стоить, – ответил он наконец.

– Разве тебе не сказали, что с тобой не будут торговаться?

– Это правда. В таком случае, согласен.

Он снова замялся, потирая лоб.

– Сказать, что эта особа внушает мне живое участие, право слово, нет; но это не все… Будучи согласен с вами в главном этого приключения, я должен сообразить и посоветоваться.

– Ты хочешь сказать, что подумаешь об измене! Подумай, я знаю историю Пьера Кольфа, и мне стоит сказать одно слово…

– Я вам сказал, что я буду верен и нем. Вы знаете, впрочем, имею ли я причины любить фаворитку. Но наконец, речь идет о важном деле: я прошу подождать ответа до завтрашнего дня.

– Я думала, что ты решишься скорее.

– Это взять или оставить… Что касается того, что вы мне сейчас дали, если вы хотите…

Он полез в карман, чтоб достать сверток.

– Нет! – сказала его собеседница, остановив его знаком. – По-моему наши условия хороши.

– И вы правы!

– В котором часу завтра утром ты дашь мне ответ, согласен ли ты, или отказываешься?

– Так рано, как вы этого пожелаете. Мне достаточно ночи, чтобы всё обдумать.

– Так, в восемь часов.

– В восемь утра! хорошо. Но как я войду сюда?

– Человек, который тебя привел сюда, и который тебя опять выведет на улицу, будет дожидаться тебя на углу следующего перекрестка.

– Я буду там прежде него, чтоб избавить его от этого труда.

– Иди и помни, что ты держишь в руках не только твое состояние, но и помилование; потому что вот тут, на столе, бланковая подпись короля, которую я исполню, когда ты придешь мне сказать, согласен ли ты мне повиноваться… Ты видишь, доверяю ли я тебе.

Сверкающий взор бывшего каторжника перенесся на эту драгоценную бумагу, полученную, конечно, от короля в минуту любезности и слепой нежности, хранимую для важного случая и предлагаемую, как вознаграждение за преступление!

– Если ты желаешь её получить сейчас, – сказала соблазнительница, догадываясь, что в нем происходило, – скажи слово…

Он покачнулся, нагнулся вперед, отодвинулся назад, и наконец, как бы боясь быть сломленным, решительно отступил назад.

– Нет, сударыня, – сказал он, – я у вас просил время на размышление, я не беру слов назад.

Затем он повернулся, дошел до двери одним шагом и быстро вышел.

Человек в передней не сошёл со своего стула.

– Ну, что же! – спросил он его, готовясь его проводить, – Доволен ли ты?

– Я в полном восторге.

– А тобой также ли остались довольны?

– Это мы увидим завтра.

Гайдук больше его не расспрашивал, он проводил его до улицы, и они расстались, первый возвратился к своей хозяйке, бродяга же направился к гавани.

Игра вдвоем. – Очень хитер этот Пьер Кольфа! – Сомнения убогого.

Ha другой день, в назначенный час, Пьер Кольфа, – нам больше нет нужды скрывать его тождество, – встретился в назначенном перекрестке, со вчерашним своим провожатым.

Этот последний сделал ему замечание, что, несмотря на приказания его хозяйки, цыган был в таком же жалком и странном одеянии как в минуту их первой встречи, и что без его шляпы и плаща, было бы невозможно привести его к его хозяйке.

Он имел опять тот же беззаботный вид и вовсе не походил на человека, готовящегося к такому важному делу. Это хладнокровие, впрочем, показалось хорошим предзнаменованием посланному, который радовался, что напал на такого отважного бродягу.

Если авантюрист был лаконичен и говорил только самое необходимое, то сыщик был не менее его лаконичен и не любил тратить по пустому слова. Единственное замечание, которое он себе позволил сделать, это об одежде бывшего каторжника.

– Ты бы мог, – сказал он ему, – употребить твоё время и твой доход, чтоб добыть себе нижнее платье и сапоги поприличнее. Едва ли я днём смогу без затруднения провести тебя через эту гостиницу. Не найдешь ли ты лучшим прежде, чем идти дальше, пойти и принарядиться у какого-нибудь ветошника.

– Подите, подите! – ответил ему человек на костылях. – Видно, что вы служите при дворе, где одежда составляет главное условие! Я приоденусь, когда это понадобится. Вам не на мое нижнее платье надо смотреть, а на мои таланты.

– Будь так! – сказал другой, покоряясь с усилием. – Но, по крайней мере, прикройся плащом и надвинь шляпу.

Он делал разные запутанные повороты мимо двора гостиницы, коридоров и часто посещаемых комнат, избегая, чтобы служащие не заметили его подозрительного товарища, и вздохнул с облегчением, только вложив ключ в дверь передней.

Маленькая вечерняя сцена повторилась; только, так как это было днем, предусмотрительная рука приглушила свет, опустив саржевые шторы на окнах; так что в первую минуту комната казалась совсем тёмной тому, кто входил со двора.