Мадлен Миллер - Песнь об Ахилле

Мне не пришлось часто ходить с ним в бой, как я того опасался. Чем на дольше это все затягивалось, тем менее требовалось поднимать всех до единого эллинского солдата. Я не был царевичем, которого гнала жажда славы. Не был и солдатом, связанным обязательством, или героем, чьего воинского искусства не доставало войску. Я был изгнанником без всякого положения. И если Ахилл решал оставить меня в лагере, это было только его дело.

И я стал появляться на поле битвы пять дней из семи, потом три дня, а потом и вовсе раз в неделю. И то лишь тогда, когда о том просил меня Ахилл. Что случалось нечасто. В большинстве случаев он отправлялся один и сражался лишь за себя. Но иной раз он уставал от этого одиночества и просил меня присоединиться к нему, стянуть тело пропитанной кровью и потом кожей и вместе с ним лететь по телам павших. Быть свидетелем его чуда.

Иногда, когда я наблюдал за ним, я замечал позади него клочок пространства, куда не заходили ни свои, ни вражеские воины. Совсем рядом с Ахиллом; когда я смотрел на него, он становился светлее, светлее. И почти нехотя я улавливал очертания — женщина, бледная как смерть, ростом выше всех мужей, что кружились вокруг. Как бы ни разлетались вокруг брызги крови, ничто не пятнало ее бледно-серого одеяния. Ее босые ноги, казалось, не касались земли. Она не помогала сыну, в том не было нужды. Лишь следила за ним, как и я сам — огромными темными глазами. Я не мог уловить выражения ее лица — было ли то удовольствие, или скорбь, или ни то, ни другое.

Кроме того раза, когда она обернулась и заметила меня. Ее лицо исказилось отвращением, губы раздвинулись, обнажая зубы. Она зашипела по змеиному и исчезла.

На поле битвы позади Ахилла мои ноги словно окрепли. Я стал различать сражающихся, видеть их по-настоящему, а не только в виде разлетающихся ошметков плоти или застывших безжизненных тел. Из надежной гавани, какой была защита Ахилла, я даже рисковал делать вылазки вдоль линии боя, наблюдая за остальными царями. Ближе всех к нам был Агамемнон, «копьем искусный», всегда окруженный своими вооруженными микенцами. Из этого безопасного укрытия он отдавал приказы и метал копья. И в этом он впрямь был искусен — ему приходилось метать копья через головы двадцати человек.

Диомед, в отличие от своего военачальника, был бесстрашен. Он сражался как грубый дикий зверь, прядая вперед, оскалив зубы, внезапным броском, где быстрыми ударами не столько пронзал плоть, сколько рвал ее. После он по-волчьи кидался на тело, срывал доспехи и золото и швырял в свою колесницу, прежде чем она трогалась с места.

У Одиссея был легкий щит, и он встречал своих врагов, словно разъяренный медведь, низко держа копье своей загорелой рукой. Блестящими глазами он следил за движением, напружа мускулы, ждал, кто и откуда метнет копье. Когда оно пролетало мимо, он устремлялся на метнувшего и бросался на него, словно рыбак, гарпунящий рыбу. Его доспехи к концу дня битвы были всегда покрыты кровью.

Я также узнал многих из троянцев — к примеру, Париса, пускающего беспечные стрелы с мчащейся колесницы. Его лицо, даже под шлемом, было красиво жестокой красотой — черты изящны, как пальцы Ахилла. Низкие стенки колесницы дерзко открывали его узкие бедра, и алый плащ развевался за ним. Неудивительно, что он был любимцем Афродиты — он был так же тщеславен и пуст, как и она.

Издали, лишь мельком сквозь движущиеся ряды воинов я видел Гектора. Он всегда был один, на удивление одиноким в том пустом пространстве, которое образовывалось вокруг него. Он был искусен, стоек и расчетлив, каждое движение было продуманным. Руки его были велики и загрубелы, и порой, когда наши войска расходились, мы видели, как он омывает руки, чтобы совершить моления без скверны. Человек, продолжающий чтить богов, хотя его родичи и братья пали благодаря им, сражающийся не за хрупкий ледяной хруст славы, а за свою семью. Затем ряды смыкались, и его становилось не видать.

Я никогда не пытался подобраться к нему ближе, и Ахилл поступал так же — завидев высокую видную фигуру Гектора, он устремлялся к другим отрядам троянцев. И когда Агамемнон спрашивал его, когда он сойдется в бою с троянский царевичем, Ахилл улыбался самой искренней, сводящей с ума улыбкой. «Что такого сделал мне Гектор?»

В один из дней празднеств, вскоре после нашей высадки, Ахилл встал с рассветом.

— Куда ты? — спросил его я.

— К матери, — ответил он и выскользнул из отвора шатра раньше, чем я успел что-то сказать.

Его мать. Какая-то часть меня глупо надеялась, что она не последует сюда за нами. Что ее скорбь удержит, либо ей помешает расстояние. Но конечно же это было не так, анатолийский берег был для нее столь же удобен, как и побережье Греции. А скорбь лишь сделала ее посещения более долгими. Он уходил на рассвете, и солнце уже подбиралось к зениту, когда он возвращался. А я ждал, беспокойно и нетерпеливо. О чем она могла так долго говорить с ним? О каких-то божественных непорядках, как я опасался. Божественное вмешательство, отбиравшее его у меня.

Брисеида обычно приходила в такое время ко мне, чтобы разделить со мной это ожидание. — Не хочешь прогуляться по лесу? — она помогала мне сбежать от самого себя. Помогала сама сладость ее низковатого голоса и то, как она жаждала утешить меня. Прогулка с нею в лес также помогала успокоиться. Кажется, она, как и Хирон, ведала все тайны леса — где прятались грибы и где кролики устраивали свои норки. Она даже учила меня местным названиям трав и деревьев.

Под конец мы садились на обрывчике, глядя на лагерь, так, чтобы я не мог пропустить возвращения Ахилла. В тот день она набрала в маленькую корзиночку кориандра, и свежий лиственный пряный запах, кажется, окружал нас.

— Я уверена, он скоро вернется, — говорила она. Ее слова были словно новая кожа, еще не потертая, не сношенная. Когда же я промолчал в ответ, она спросила: — Где он пропадает так подолгу?

Неужели она не знала? Это не было секретом.

— Его мать — богиня, — сказал я. — Морская нимфа. Он идет с нею повидаться.

Я ожидал, что она оцепенеет от удивления или испуга, но она лишь кивнула.

— Я так и думала, что он… что-то такое… — она помедлила. — Он двигается не как обычный человек.

На это я улыбнулся. — Как же должен двигаться обычный человек?

— Так, как ты, — сказала она.

— То есть неуклюже.

Это слово был ей неизвестно. Я показал, как это, думая, что это рассмешит ее. Но она решительно покачала головой. — Нет, ты не так делаешь. Это не то, о чем я думала.

Я так и не узнал, что она имела в виду — как раз в то время Ахилл взобрался на холм.

— Так и думал, что найду вас тут, — сказал он. Брисеида извинилась и поспешила в свой шатер. Ахилл улегся на землю, забросил руку за голову.