Мадлен Миллер - Песнь об Ахилле

— Умираю с голоду, — сказал он.

— Вот, возьми, — я отдал ему остаток сыра, который мы взяли с собой перекусить. Он съел его с охотой.

— О чем ты говорил со своей матерью? — едва нашел силы спросить я. Эти его часы с матерью не были запретными, но они отделяли его от меня.

Его дыхание замерло. — Она волнуется за меня, — сказал он.

— Отчего? — мысль о том, что она мучается и переживает за него, разозлила — мучиться было моим делом.

— Говорит, среди богов происходит что-то странное, они даже сражаются друг с другом, выбирая разные стороны в этой войне. Она боится, что боги, хоть и пообещали мне славу, но дадут ее недостаточно.

Такого оборота я не мог и предположить. Но ведь и правда — в наших легендах множество героев. Прославленный Персей и скромный Пелей, Геракл и полузабытый Гилл. Кому-то посвящены поэмы, а кому-то лишь пара строчек.

Он сел, обхватив колени руками. — Кажется, она боится, что Гектора убьет кто-то еще. Раньше, чем это сделал бы я.

Новый страх. Жизнь Ахилла может оказаться короче, чем даже мы предполагаем. — Кого она имеет в виду?

— Я не знаю. Аякс пытался сделать это, и Диомед тоже. Оба они — лучшие после меня. Не могу предположить, кто еще мог бы это быть.

— А как насчет Менелая?

Ахилл помотал головой. — Никогда. Он храбр и силен, но это и все. Он против Гектора — как вода против скалы. Так-то. Это буду я или же никто.

— Ты не станешь этого делать, — я постарался, чтобы это прозвучало не слишком умоляюще.

— Нет, — он помолчал несколько мгновений. — Но я вижу это. Вот что странно. Как сон. Я вижу себя мечущим копье, вижу, как он падает. Я иду к его телу и встаю над ним.

Ужас поднялся в моей груди. Я затаил дыхание, потом с силой выдохнул. — А потом что?

— Это-то и есть самое странное. Я смотрю вниз, на его кровь, и знаю, что моя смерть близка. Но в том сне мне нет до этого дела. Все что я ощущаю — облегчение.

— Думаешь, это может быть вещий сон?

Этот вопрос словно вернул его в реальность. Он помотал головой. — Нет. Наверное, это ничего не значит. Просто сонное марево.

Я постарался, чтоб мой голос звучал так же легко, как и его. — Уверен, что ты прав. В конце концов, Гектор тебе ничего не сделал.

Он тогда улыбнулся, на что я и надеялся. — Да, — сказал он. — Это я уже слышал.

Долгие часы, пока Ахилла не было, я уходил из лагеря, ища какого-то дела, чего-то, чтобы занять себя. Рассказанное Фетидой взволновало меня — распря среди богов, могучая слава Ахилла в опасности. Я не представлял, что можно с этим поделать, и вопросы эти не переставали крутиться в моей голове, сводя с ума. Я жаждал отвлечься, на что-то ощутимое и реальное. И один человек указал мне в сторону навеса лечебницы. — Если ты желаешь чем-то заняться, там всегда нужна помощь, — сказал он. Я вспомнил терпеливые руки Хирона, инструменты на стенах пещеры розового кварца. И пошел к лечебнице.

Под тем навесом было полутемно и дымно, воздух тяжел и густ, и пропитан металлическим запахом крови. В одном углу находился лекарь Махаон, бородатый, с квадратной челюстью, обнаженный по пояс, туника небрежно обвязана вокруг талии. Он был смуглее большинства греков, хотя большую часть времени проводил не на солнце, волосы его были коротко, удобно, подстрижены — так, чтобы не лезли в глаза. Сейчас он склонился над раненым в ногу, ощупывая плоть вокруг места, куда вонзилась стрела, ища ее конец. Поодаль его брат Подалирий заканчивал стягивать ремнями свои доспехи. Он что-то бросил Махаону прежде, чем, оттерев меня в сторону, прошел к выходу. Было известно, что лекарскому навесу он предпочитает поле битвы, хотя служит равно и там и там.

Махаон заговорил, не глянув на меня. — Не слишком-то ты страдаешь от ран, раз стоишь так долго.

— Нет, — сказал я, — я здесь… — Я помедлил, смотря, как наконечник стрелы вышел из тела, повинуясь пальцам Махаона, и раненый воин испустил стон облегчения.

— Да?.. — его голос был по-деловому сухим, но не недобрым.

— Тебе нужна помощь?

Он пробормотал что-то, похожее на согласие. — Сядь сюда и подавай мне мази, — сказал он, не взглянув на меня. Я так и сделал, собрав маленькие бутылочки, расставленные на полу; в некоторых шелестели травки, некоторые были тяжелы от наполнявшего их лекарства. Я перенюхал их и вспомнил: чесночно-медовая мазь предохраняет от заражения, маковая вытяжка — успокоительное, тысячелистник останавливает кровь. Дюжины разных трав, поднесенные мне терпеливыми пальцами кентавра, сладковато-травянистый запах в пещере из розового кварца.

Я подал те, которые требовались ему, и стал следить за его осторожными движениями — горошинку успокоительного состава на верхнюю губу раненого, чтобы вдыхал и расслабился, мазок бальзама против заражения, накрыть и перевязать. Махаон наложил последний слой пахучего пчелиного воска на ногу раненого наконец взглянул на меня. — Патрокл, не так ли? И тебя обучал Хирон? Добро пожаловать.

Возня снаружи шатра, громкие голоса и крики боли. Он указал туда подбородком. — Новых принесли — возьмешь их.

Воины из отряда Нестора перенесли своего товарища на пустующий тюфяк в углу шатра. Он был ранен стрелой, ее конец торчал из правого плеча. Пот заливал его лицо, он отчаянно закусывал губу, чтобы не кричать. Дыхание вырывалось короткими обжигащими толчками, а глаза были так крепко зажмурены, что дрожали веки. Я подавил желание позвать Махаона, который занят был другим стенающим от боли, и потянулся за тряпицей отереть лицо раненого.

Стрела с зазубренным наконечником очень глубоко, вошла в плечо в самом широком месте, и прошила его, словно чудовищная игла. Мне нужно было отломить торчащий конец с оперением и извлечь остальное, не слишком терзая плоть и не оставив обломки, которые могли загноиться.

Я быстро дал ему средство, о котором узнал от Хирона — смесь маковой вытяжки и настоя ивовой коры, которая делала голову больного ясной и утишала боль. Он не мог удержать чашки, потому я напоил его, приподняв его и поддерживая голову, чтоб он не захлебнулся. Его пот и кровь впитывались в мою тунику.

Я старался выглядеть уверенным и не выказывать свою панику. Раненый был по виду годом-двумя старше меня. Один из сыновей Нестора, Антилох, миловидный юноша, глубоко преданный своему отцу. — Все будет хорошо, — снова и снова повторял я — себе или ему, не знаю.

Загвоздка была в наконечнике; обыкновенно лекарь отламывал оперенный конец прежде чем вытащить остальное. Но в том случае этого было не сделать без того, чтобы не разорвать плоть еще больше. И я не мог ни оставить стрелу так, ни вытащить ее из раны. Что делать?

За моей спиной у выхода топтался один из принесших раненого воинов. Я поманил его жестом.