Мадлен Миллер - Песнь об Ахилле

Вот — очень грубый пример. Допустим, у нас главный герой — дебил. По идее он и должен на все смотреть глазами дебила. А ты, автор, отнюдь не дебил, и в твоем восприятии все выглядит совсем не так, как в восприятии дебила. И вот тут, если ты пишешь ПОВ своего героя-дебила, тебе придется влезть в его шкуру, а не натягивать на него свою.

Это грубый пример, да. А если, скажете вы, оба — и герой, от лица которого ПОВ, и автор, — плюс-минус нормальные люди? Но и у нормальных людей мировосприятие бывает совершенно разным — так что автору, пишущему ПОВ, приходится сначала представить как видится мир его героем, исходя из опыта, характера героя, темперамента, а потом как бы влезть в его тело и смотреть его глазами. Опыт героя и опыт автора могут отличаться и сильно, характер героя и характер автора — точно так же могут отличаться. Это почти как актерство — влезаешь в шкуру другого.

К чему я все это пишу — да к тому, что стало мне заметно уже с первой главы «патологоанатомического чтения»: у Миллер все время «скачет» мировосприятие героя. Читая в первый раз, я думала, что это скорее положительное качество, потому как таков сложный и противоречивый характер героя, объемно выписанный автором. Но при перечитывании фича чудесным образом превратилась в баг. Проще говоря, картинка, которую мы, читатели, видим, предстает то глазами героя, то глазами автора. И Патрокл, от лица которого все повествуется, то умнеет, то вдруг катастрофически тупеет. Иногда кажется, что автор иногда забывает влезть в шкуру героя и пишет «из своих глаз». А потом спохватывается — ах батюшки, я же вроде как Патрокл! И снова пишет «изнутри Патрокла». Таким образом из греческого пацана энного века до нашей эры то и дело выглядывает правильная пацифистка-гринписовка-феминистка 21-го века и говорит «Здра-асте!» Сей мировоззренческий франкенштейн очень часто дополняется франкенштейном стилистическим. И они сопровождают читателя в течении всего повествования.

С ГЛАВЫ 8 начинаются фактологические чудеса. И начинаются они на горе Пелион, куда главные герои попадают вместе с кентавром Хироном, обучающим Ахилла.

Первым таким чудом для переводчика было появление «горного льва», который вообще-то пума и в Греции никогда не жил. А имевшийся, очевидно, в виду азиатский лев — почти вымерший сейчас подвид львов, в древности водившийся в изобилии на территориях Индии и Греции — горным не был.

Но это было только начало. В следующих главах переводчик был весьма удивлен, когда следы «зайцев, коростелей и оленей» были помещены в один ряд. Если вы не знаете — коростель это такая болотная птичка-невеличка. И как-то странно, что она оставляет настолько же заметные следы, как заяц или олень. Не говоря уже о том, что коростель в горах обычно не водится. Так что появление коростеля на Пелионе стало для переводчика загадкой.

Еще большей загадкой стало покрывание коркой льда ГОРНЫХ рек в ГРЕЦИИ. Не говоря уже о том, что горной реке для замерзания нужна гораздо более низкая температура, нежели реке равнинной, в Греции реки вообще замерзают крайне редко.

Следующее чудо встречает нас в ГЛАВЕ 12, когда Патрокл умоляет царя Пелея рассказать ему, где же Ахилл.

«Одна ладонь моя легла на его колени, а вторую я протянул к его подбородку и коснулся его. Поза мольбы. Этот жест я видел много раз, но сам никогда так не делал. Теперь я был под его защитой, он должен был чинить со мной справедливо, согласно законам богов».

Автор весьма подробно описывает позу, в которой Патрокл просит Пелея — и упоминает, что эта поза является едва не ритуальной. То есть идет речь о некоей прописанной в обычаях позе мольбы, которую использовали для того, чтобы… грубо говоря, чтобы меньше было вероятности, что откажут. Переводчик не большой знаток древнегреческих обычаев, возможно что-то такое и существовало. Но переводчика терзают очень большие сомнения, что эта поза выглядела так, как нам тут описывает автор. Потому что автор описывает что-то сродни картине Энгра «Юпитер и Фетида».*

ГЛАВА 19 встречает нас очередным чудом, а именно — в ней оказывается, что у Патрокла феноменально острое зрение. Ибо он с расстояния больше полета стрелы в разглядывает Гектора, в красках описывая подробности его телосложения и линий мускулатуры. Рассуждаем — на сколько там у нас лук стреляет? Лонгбоу вроде на 200 м, по грубой прикидке. У греков были не лонгбоу, но пусть будет 200. Рекорд по метанию копья — чуть больше 90 м, длина футбольного поля. Ахилл у нас полубог, так что берем вдвое. Итак, под 200 м расстояние. Вы с такого расстояния увидите, что некто, в одетом виде стоящий на берегу обладает выгодной мускулатурой? (Кстати, «устремленная в небеса линия спины» отдельно доставила, я даже не стала ее причесывать — Дали рыдает от зависти вместе с фикбуконяшами, любящими завернутые пассажи).

Храбрый как зайчик Патрокл, прячущийся за спиной Ахилла, но тем не менее разглядывающий подробности чужой мускулатуры, доставил отдельно.

Ну и написание АРИСТОС АХАЙОН в греческой транскрипции. Почему? Для чего? Разве герои говорят на каком-то другом языке, так что это словосочетание требуется выделять?

В ГЛАВЕ 20 греки — и Ахилл тоже — начинают производить рейды по селениям и деревням окрест Трои. И занимаются этим десять лет почти что изо дня в день.

Сколько деревень может быть в радиусе одного дня пути от большого военного лагеря? Явно же очень ограниченное количество. Но нет, Ахилл утром уезжает в набег, как бизнесмен на работу, вечером приезжает. И так много, много дней.

Ну, про пансион благородных девиц, организованный из выкупленных Ахиллом пленниц, я уже просто молчу — нет таких фейспалмов. И Патрокл тут в своем хм… репертуаре — сам сидит в лагере, но добыча «наша» и приветствуют воины «нас». «Мы пахали», в общем.

Далее, наш пацифист, тем не менее, храбрый и благородный ТМ, бросает начавшуюся так удачно карьеру преподавателя в Институте благородных девиц… — то есть я хотела сказать, благородных пленниц, — и подвизается в лагере в качестве фельдшера. И первым его триумфом на этой ниве является героическое извлечение стрелы из раны.

Нет, я не знаю, что помешало ему хотя бы прокалить в огне запачканный бог знает в чем нож прежде, чем использовать его пусть и не на самом раненом, но все же близко. И нет, я не знаю, откуда брали столько дорогой маковой вытяжки, которую использовали в качестве седатива и частичной анастезии. Зато я приблизительно догадываюсь, что и куда запихнул бы Патроклу кентавр Хирон за такую первую помощь раненому.

В ГЛАВЕ 26 несказанно удивили стражники перед шатром Агамемнона. «Стражники замечают меня слишком поздно и слишком удивлены, чтобы успеть обнажить оружие. Один попытался было схватить меня, но я вцепился ему ногтями в руку и он меня отпустил. Их лица глупо вытянулись от удивления — разве я не просто ручной кролик Ахилла? Будь я воином, они бы сражались со мной, но я не воин. И прежде, чем они опомнились и решились задержать меня, я проскользываю внутрь шатра».