Мадлен Миллер - Песнь об Ахилле

Он вырывает от нее голову и оскаливается. — Я в этом не нуждаюсь.

Ее кожа сейчас бледнее, чем я когда либо видел. — Не будь глупцом. Лишь моя сила…

— И что это означает? — обрывает он ее, резко и хрипло. — Он мертв. Может твоя сила вернуть его?

— Нет, — сказала она. — Ничто не может.

Он встает. — Думаешь, я не вижу, как ты радуешься? Ты ненавидела его, я знаю. Всегда его ненавидела! Если бы ты не пошла к Зевсу, он был бы жив!

— Он смертный, — говорит она. — А смертные умирают.

— И я смертный! — вскрикивает Ахилл. — Чего стоят божества, если они не могут этого? Чего стоишь ты?

— Я знаю, что ты смертный, — говорит она. Кладет каждое слово, словно холодный кусочек мозаики. — Знаю лучше чем кто-либо. Я слишком надолго оставила тебя на Пелионе. Это тебя сгубило. — Она указывает на разорванную его одежду, на исчерченное следами слез лицо. — Это не мой сын.

Его грудь тяжело вздымается. — Тогда кто я, матушка? Разве я не прославлен? Я убил Гектора. И кого еще? Да выстави против меня всех, я их убью!

Лицо ее искажается. — Ты ведешь себе как дитя. В свои двенадцать Пирр более мужчина, чем ты.

— Пирр, — выдыхает он.

— Он прибудет, и Троя падет. Город не взять без него, сказали Мойры. — Лицо ее сияет.

Ахилл смотрит на нее во все глаза. — Ты приведешь его сюда?

— Он — следующий Аристос Ахайон.

— Но я еще не умер.

— Все равно что умер, — слова падают как удары плети. — Знаешь, что я вынесла, чтобы сделать тебя великим? И ты уничтожил все ради этого? — она указывает на мое разлагающееся тело, лицо ее искажется от омерзения. — С меня довольно. Я ничего более не могу сделать, чтобы спасти тебя.

Ее черные глаза гаснут, словно умирающие звезды. — Я рада, что он мертв, — говорит она.

И это последнее, что она говорит ему.

В самый глухой час ночи, когда задремывают даже дикие псы и стихают даже совы, к шатру подошел старик. Одежда его, да и сам он, были в пыли и грязи. Плащ мокр от вод реки, что он пересек. Но глаза его, когда он заговорил, были ясны и внимательны. — Я пришел за своим сыном, — сказал он.

Царь Трои пересек шатер и преклонил колена перед Ахиллом. Склонил седую голову. — Выслушаешь ли ты мольбу отца, могучий царевич Фтии, лучший из греков?

Ахилл смотрел на плечи старика, словно в оцепенении. Плечи дрожат, на них груз прожитых лет и пережитого горя. Этот человек породил пятьдесят сыновей и потерял всех, кроме горсточки.

— Я выслушаю тебя, — сказал он.

— Благословение богов да пребудет с тобой за твою доброту, — проговорил Приам. Его прохладные руки легли на пылающую кожу Ахилла. — Я пришел в ночи с надеждой. — Непроизвольная дрожь прошила его тело — ночь прохладна, а одежды его мокры. — Прости за то, что явился перед тобой тайно и в столь жалком виде.

Эти слова словно пробудили Ахилла от дремы. — Встань с колен, — сказал он. — Позволь предложить тебе еду и питье. — Он протянул руку помочь старому царю подняться на ноги, дал сухой плащ и мягкие подушки, которые более всего любил Феникс, налил вина. Рядом с морщинистым Приамом, в сравнении с его медленными движениями Ахилл выглядел совсем юным.

— Благодарю тебя за гостеприимство, — сказал Приам. Он произнес эти слова с анатолийским выговором, медленно, но греческий его правилен. — Я слышал о твоем благородстве, и на твое благородство сейчас полагаюсь. Мы враги, но ты никогда не был известен жестокостью. Я молю тебя вернуть мне тело сына для погребения, чтоб душа его не бродила потерянно по этому миру. — Говоря, он старался не смотреть на то, что лицом вниз лежало в углу.

Ахилл неподвижно уставился в темноту меж неплотно сжатых ладоней. — С твоей стороны приход сюда потребовал немалого мужества, — произнес он. — Как ты попал в лагерь?

— Меня привела милость богов.

Ахилл взглянул на старика. — Как ты мог знать, что я тебя не убью?

— Я не знал этого, — ответил Приам.

Повисла тишина. Еда и питье стояли праздно, и ни один из двоих не прикоснулся к ним. Через тунику я заметил, как проступили у Ахилла ребра.

Взгляд Приама упал на другое мертвое тело, мое, лежащее на ложе. Несколько мгновений он колебался. — Это… твой друг?

— Филтатос, — резко ответил Ахилл. Возлюбленный. — Лучший из людей, и зверски убит он был твоим сыном.

— Сочувствую твоей потере, — молвил Приам. — И сожалею, что именно мой сын отобрал его у тебя. И все же я молю тебя о милосердии. В скорби люди должны помогать друг другу, даже если являются врагами.

— А что если я не соглашусь? — голос зазвучал жестче.

— Значит, не согласишься.

На мгновение воцарилась тишина. — И я все еще могу убить тебя, — сказал Ахилл.

Ахилл.

— Я это знаю, — голос царя оставался спокойным и бестрепетным. — Но если душа моего сына может обрести покой, это стоит моей жизни.

Глаза Ахилла наполнились слезами, он отвернулся, чтобы старик этого не заметил.

Голос же Приама был мягок. — Просить для мертвых покоя — достойное деяние. Оба мы с тобой знаем, что непогребенные так и останутся неупокоенными.

— Так и останутся, — прошептал Ахилл.

В шатре царило безмолвие и все сделалось недвижно; казалось, даже время остановило течение. Затем Ахилл встал. — Близится рассвет, и я не хочу подвергать тебя опасности по пути домой. Мои слуги подготовят тело твоего сына.

Когда все ушли, он улегся рядом со мной, лицом к моему телу. Кожа моя стала скользкой от непрерывных потоков его слез.

На следующий день он отнес меня для сожжения. Брисеида и мирмидоняне смотрели, как он кладет меня на поленницу и высекает искру. Пламя окружило меня, и я ощутил как отдаляюсь от жизни, становясь лишь легчайшим дуновением ветра. Я скользнул в темноту подземного мира, где смог обрести покой.

Он собрал мой пепел собственноручно, хотя это и женское дело. Положил его в золотую урну, красивейшую изо всех, и повернулся к смотрящим на него грекам.

— Когда я умру, я хочу, чтобы вы смешали наш прах и похоронили нас вместе.

Гектор и Сарпедон мертвы, но другие герои прибыли на их место. Анатолийская земля богата военными союзами, они тут обычны для того, чтобы отражать нападения завоевателей. Первый — Мемнон, сын розоперстой Зари, царь Эфиопии. Муж высокий, черный, в короне, движущийся во главе своего войска, черного, как и он, сверкающего чернотой. Он встал, глаза его, прищурившись, искали одного. Он прибыл ради одного человека, только лишь одного.

И этот человек вышел против него, вооруженный лишь копьем. Нагрудник его застегнут небрежно, когда-то сияющие волосы свисают грязными, слипшимися прядями. Мемнон рассмеялся. Это будет легко. Когда же он скорчился, пронзенный длинным ясеневым древком, улыбка угасла на его лице. Ахилл устало вытащил свое копье из тела.