Генчо Стоев - Цена золота. Возвращение

И все же он словно проделал все это и ощутил, как с последним саднящим глотком кофейной гущи оборвался в горле последний надсадный крик. И, сидя в кресле, расслабил колени.

Он продолжал сидеть за огромным письменным столом, под большим портретом монарха. Смерть была рядом, но никто в этом доме не должен был знать, что весть о ней привела его в смятение. Он вынул лист бумаги и набросал на нем вчерашний список. Первые две фамилии сразу же зачеркнул, а перед третьей поставил крест. Четвертой была его. Громко прочел: «Павел Хадживранев!» И словно этот голос долетел откуда-то издалека, и имя произнес кто-то другой, а сам он ответил покорно: «Я! Значит, я теперь первый!» Он знал, что его друзья, вчерашние гости, печальные весельчаки спят сейчас у приятелей или в номерах гостиницы. Представил и труп Петровича с остекленевшим левым глазом, возможно, видавшим в предсмертный миг лица своих убийц. Но сейчас важнее было знать, что с его братом, в генштабе. Жив ли он, и чем докажет, что жив. Хотя все равно он станет теперь прятаться, даже если для него и не будет прямой угрозы. Долго, очень долго прятаться, пока о нем совсем не забудут… Так что и с братом все кончено. «Значит, я!» — повторил, щелкнув каблуками, Павел.

К полудню явились незваными двое из вчерашних гостей — министр Парашкевов и дядюшка Геннадий. Хадживранев заставил их ждать в приемной, мучиться неизвестностью, потом сам распахнул двери: «А! Заходите. Очень рад! По чашечке кофе?» И он пил с ними весело кофе и расспрашивал, известна ли им история каменных изваяний, мимо которых они так часто проходят. Те смотрели на него опешив, а он принялся объяснять, что скорее всего этот символ идет от культовых праздников в честь Диониса, что в такие праздники…

— Замолчи! — крикнул вскочив Геннадий. — Чего дурака валяешь? Знаешь, зачем пришли!

— А зачем, в сущности? — спросил Павел.

— Не забывай, что перед тобой министр! — вмешался Парашкевов. — Щенок!..

Павел едва коснулся звонка, и в кабинет заглянули двое перуштинцев — секретари и охрана одновременно. Вид у них был угрюмый, как у всех тех, кто пережил резню.

— Выведите этого.

— Я министр… — предупредил Парашкевов. Но его уже брали под руки и тогда он взмолился: — Павел, одну минуту…

— Ну что, подождем? — спросил Павел перуштинцев. Те кивнули и удалились.

— Павел, — начал министр, — мы думали о твоем списке. Ясновидение!..

— Если бы мы оба вчера не отказались, — подхватил дядюшка Геннадий, — Петрович остался бы жив?

— Возможно, — ответил Павел. — Вместо кого-то из вас! Но вы отказались и теперь можете спокойно догнивать…

— Сынок, не думай, что мы струсили! Мы с господином Парашкевовым даже решили устроить в Пазарджике знатные похороны. Там, у могилы, все и выскажем. Облегчим душу.

— Что же вы скажете? Вы, к примеру, господин Парашкевов?

— Оба произнесем речи, — сказал министр, — против этой тирании, уничтожающей людей, одного за другим… И в Софию мы не вернемся. Только ты, Хадживранев, должен позаботиться о нашей безопасности.

— Весьма сожалею, — ответил Павел, и в эту минуту отворилась дверь, показались те двое.

— Время истекло, — напомнили они.

— Но мне еще нужно так много… — начал Парашкевов.

— Так много мне не под силу. Я человек без связей. К тому же люблю точность. В Пазарджик я завтра не еду. А ты, дядюшка Геннадий, не кляни там тиранию. Лучше восславь ее. Она нам еще понадобится.

— Сынок, — сказал бывший комита, и голос его дрожал, — благословляю тебя!

После обеда все было спокойно. И бумаги следовало подписать, и принять доклады. А в этот день докладывали, что в городе было много драк, в основном по пьянке; троим животы вспороли; на Хайван-базаре поймали барышников, угнавших лошадей аж из Загорья; на турецкой границе ночью завязалась перестрелка; в публичном доме отравилась одна из девиц; учитель истории в мужской гимназии создал кружок тайных наук — подстрекал гимназистов к рабочим бунтам… «Рабочие бунты среди гимназистов? Уволить писаря за тупость! А мне — дополнительные сведения, поточнее!..» Пехотный капитан Дочев, вернувшись из клуба, после бала, застрелил жену… «Капитан не по моей части, а вот жена — лицо гражданское, разобраться». Что еще? «Как истинный патриот довожу до сведения вашего благородия, что какой-то печатник, по фамилии Тодор Киряков, распространяет издания, в которых клевещет на Его Высочество, нашего светлейшего князя…» — «Так, так, фамилия подписавшего, род занятий… запомню тебя, милейший, как помню уже многих, хотя ты и дурак, хотя дела у меня куда поважнее!» Он даже испытал благодарность к доносчику. Ведь Тодор Киряков — уже покойный — был одним из самых образованных сподвижников Левского и действительно печатал республиканские тексты. В Стамбуле. Новый донос говорил лишь о том, что имя Кирякова, став легендой, живет и поныне. «Я тебя запомню!..» В Кричиме поп Грую со своими молодчиками уволок в лес турчанку… из мести… Хадживранев знал попа Грую: его не раз доставляли в здешние участки — в старой рясе, в клочья изодранной о колючие кустарники, грязного, вшивого и вечно пьяного. Это был блудливый расстрига, с запозданием заделавшийся народным мстителем. «Эх, батюшка, батюшка!»

Смеркалось. И этот день подошел к концу. Завтра похороны Петровича. «Прощай, друг, — произнес Павел, пристально вглядываясь в огромный, все еще сияющий глаз. — Не должен я ехать. А спросишь, почему, не смогу и ответить. Только знаю, что не должен. А вот князь! Тот, наверное, явится. Непременно явится».

Он откинулся на спинку кресла, вытащил табак и, опустив руки между колен, как это делают старики, стал скручивать цигарку. Но она не скручивалась, бумага топорщилась от неясных вопросов и пальцы не слушались, будто ходили куда-то далеко и притомились дорогой. Не знал еще Павел, что и завтра его ожидают такие же неподатливые цигарки, последние в этом кабинете.

Здесь, в кабинете, проведет он ночь, здесь встретит рассвет и, просматривая бумаги, будет напряженно прислушиваться к цокоту копыт за окном, ожидая вестей с больших похорон. А сейчас табак продолжал сыпаться из-под непослушных, уставших пальцев.

Не знал еще Павел, что его перуштинцев задержат в Татар-Пазарджике, а перед канцелярией градоначальника спрыгнет с коня сам пазарджикский пристав и, растолкав охрану, вбежит в кабинет; и рассыпется в руках Хадживранева табак последней цигарки. «Бегите! Бегите, ваше превосходительство! — крикнет он. — Попытка не удалась!» — «Какая еще попытка?» — «Покушение, ваше…» — «Какое еще покушение? — спросит Павел. — Давай все по порядку. Кофе выпьешь?» — «Какой кофе! — перекрестился пристав. — Геннадий речь произнес о том, что нужна новая тирания… тирания апостолов, а этот расстрига… нож вытащил, и начались… аресты». — «Какой расстрига?» — «Да поп Грую, что со своими ребятами насиловал турчанок». — «Знаю такого…» — «Всего посекли». — «Князя?!» — «Да нет же, попа, Грую… А я прискакал со взводом, за вами… Через минуту, — «именем закона»… Торопитесь, ваше превосходительство! Через задние ворота…»