Сергей Мосияш - Одиссея батьки Махно

— Штабарму к тому времени было не до вас.

— Ну мы так и подумали, и тогда Павловский говорит: давайте прорываться в Крым. 20-го января мы заняли Перекоп и Армянский Базар. Белых там уже не было, но явились красные под командой некоего Эйдемана и нам — ультиматум: «Сложить оружие». Володин говорит: «Этой сволоте верить нельзя. Сложим оружие и нас тут же постреляют». Все согласились, решили, что надо прорываться. А куда? Володин говорит: «Надо в Крым через Слащёва»; его Прочая поддерживает: «Слащёв в портки наложил, его мигом сомнём». Но Павловский, как-никак командир корпуса: «Нет, теперь нам не до Крыма. Уходим на Днепр в плавни, там наши предки запорожцы всегда спасались. И мы переждём. Ну Володин с Прочаном взяли сотню лихих добровольцев и прорвались через Слащёва в Крымские горы. А мы — в плавни. Сейчас там и сидим. А тут Павловский и говорит: «Надо искать связи с другими, не всё же погибли. А то сидим как слепые котята». И говорит мне: «Дуй, Миша, на Новоспасовку. Если армия разгромлена, то Вдовиченко где-то там должен быть. Поищи. Пусть напишет, что делать будем?»

— А почему он тебя на Гуляйполе не послал?

— А потому что где-где, а уж в Гуляйполе у красных сейчас кровавый пир. Попасться — пара пустяков.

— Ну что ж, он прав. Штабарм в подполье, батька ховается.

— Где?

— Прости, Миша, не скажу. Мало ли что может случиться, не дай бог, попадёшься к красным, начнут пытать... В общем, лучше тебе не знать.

— Пожалуй, вы правы, Трофим Яковлевич, — согласился Миша.

— А Павловскому скажи, что мы живы, вон у нас и прибавка — красный начдив Василий Куриленко снова с нами, объелся красной каши. И как только выздоровеет батька, сядет на тачанку, созовёт орлов, слетимся и за все расстрелы с ними рассчитаемся. Об этом и в плавнях услышите.

В январе 1920 года Повстанческая Армия практически перестала существовать. Тиф и Красная Армия добивали её остатки. Уцелевшие повстанцы расходились по домам, припрятывали оружие, затаивались.

Умирающего, без сознания, Махно привезли в Гуляйполе, но Зиньковский настойчиво долбил, что здесь его оставлять опасно:

— Придут красные, обязательно найдут батьку. Расстреляют.

Куда его везти? Где спрятать? Это решали контрразведчики Зиньковский и Голик, вдвоём, без свидетелей.

— Везём в Дибривку, а там на хутор Белый.

Так договорились меж собой и решили никому не сообщать, даже братьям Нестора.

Зиньковский, словно ребёнка, вынес Нестора из хаты, положил в тачанку к сидевшей там жене. Больного укутали, и в сопровождении адъютантов и телохранителей выехали из Гуляйполя. За кучера сел сам Лев Зиньковский. Таврила Троян поинтересовался:

— Куда едем?

— Куда надо, туда и едем, — отвечал Голик.

Но и на хуторе Белом Зиньковский предупредил всех сопровождающих, чтобы никому не говорили, кто этот больной:

— И меж собой чтоб не поминали его имени. Услышу — язык отрежу.

Махно поправлялся медленно. Галина отпаивала его молоком. Он подолгу спал. Однажды ворвавшийся в хату Василевский с тревогой сообщил:

— Разъезд со стороны Дибривок!

Зиньковский, сграбастав спящего Нестора, унёс его в какую-то клуню и там вместе с Галиной заложил охапками сена. Всем остальным приказано было «сховаться» и не высовывать носа. С тачанок сняли пулемёты, закидали в углу соломой.

Нагрянувший разъезд красных обнаружил почти вымерший хутор, вызвали из одной хаты хозяина — старого дряхлого деда.

— Диду, у вас нет здесь посторонних?

— Чово? — отвечал глуховатый старик.

— Посторонних у вас нет? — прокричал ему едва не в ухо красноармеец.

— Ни. Шо вы, хлопцы. Видкуда?

Потребовав у хуторянок молока и напившись, разъезд убыл. Чубенко, спустившись с сеновала, возмущался:

— Господи, да мы б их как курят перещёлкали.

— Я тебе перещёлкаю, — показал ему кулак Зиньковский. — Хочешь сюда полк навести или заградотряд? Нам сейчас, пока у ндс на руках он, надо быть ниже травы, тише воды.

К концу января Нестор стал выздоравливать, появился аппетит, стал крепнуть голос. И однажды поздно вечером, когда в темноте, даже не зажигая лучины, около его ложа сидели самые близкие, негромко сказал:

— Я тут, хлопцы, стишок сочинил. Може послухаете?

— С удовольствием, — сказал Василевский.

Его поддержали остальные, радуясь: раз заговорил «Пушкин» о стихах, значит, дело на поправку пошло. И Махно начал в полной тишине:

— Нищая страна, нищие стоят, а кругом война, а кругом разврат. Мужику опять говорят: «Замри!» И в Кремле опять новые цари. И кормильца вновь ещё ниже гнут, и свистит над ним большевистский кнут. Где сулили рай — расцветает ад, но не умирай, не сдавайся, брат. Встану за тебя я — твой верный друг и, тебя любя, за тебя умру.

Голос чтеца словно растаял в темноте. Было тихо, лишь где-то за печью стрекотал сверчок. И тут с печи донеслось хриплое, стариковское:

— Гарно як. Складно. Чи ни Тараса писня?

— Угадал, диду, — весело отвечал ему Троян.

На ложе засмеялся, закашлялся Нестор:

— Ну как?

— А тебе того мало, что с печи звучало, — сказала Галина, сама дивясь своей рифме.

Все засмеялись, и в темноте стало как-то теплее и покойнее. Раз пошли стихи, значит, он выздоравливает.

На следующий день Нестор поднялся с ложа и, одетый женой в шубейку, вышел на улицу. С жадностью вдыхая морозный воздух, говорил жене:

— А уж весной пахнет, Галочка.

По-за спиной перемигивались контрразведчики, два Левы: «Ожил наш Пушкин». После обеда, чистя свой маузер, Голик говорил Зиньковскому:

— Вот помяни моё слово, в феврале он рванёт в драку.

— Да, — согласился Зиньковский. — Его трудно будет удержать, это и по стихам чувствуется.

Именно в эти дни пришло страшное трагическое известие из Гуляйполя — красные расстреляли обоих братьев Нестора и Сашу Лепетченко. Махно сразу замкнулся, затосковал, во сне вскрикивал, плакал, а то и рыдал. Но днём был мрачен и тих, ел через силу, как бы отбывая повинность. Никто, даже жена, старались не лезть к нему с разговорами, понимая, что творится в его мятущейся душе, и так — целую неделю. Зиньковский меж тем каждый день отправлял в разные стороны разведчиков. И как-то, когда в сенцах один из них ему докладывал о заградотряде, рыскающем в уезде, Махно позвал:

— Зиньковский, зайди сюда. Что там нового? О чём докладывал Гриша?

— Да Гриша был в разведке, обнаружил заградотряд. Рыщет по уезду, тебя ищет.

— Где он сейчас? — спросил Махно и глаза его засветились холодным блеском.

— В Успеновке.

— Запрягай коней в тачанки, атакуем сволочей.

— Да ты что? Поправься хоть, — пытался возразить Зиньковский.

— Исполняй приказ, — жёстко ответил Махно. — Мне что? Повторять?