Памела Шоневальд - Когда мы были чужие

— Вперед, шевелитесь, — подтолкнул меня моряк.

Зажатая среди разгоряченных тел, я двинулась вниз по узкой крутой лестнице. Масляные лампы, мерцая в мутной полутьме, выхватывали очертания плотной толпы, у каждого с собой тюки и свертки. Стоя на ящиках, стюарды орали команды, приказывая нам поделиться на группы: отдельно — мужчины, отдельно — семьи и женщины. Я пробилась по узкому коридору и пошла снова вниз, опять по узкой крутой лестнице.

Среди овец, плотно сбитых гуртом в жаркий день, непременно отыщутся те, кто вдруг ринется против общего хода. Так и здесь, женщины-одиночки, оказавшись в толпе мужчин, отчаянно продирались к «своим», отталкивая наглые, похотливые руки. Мальчонка, потерявший мать, рвался на ее истошный крик:

— Иди сюда! Николо! Николо! Иди ко мне, Николо!

Дышать было нечем, мы обливались потом, некоторым стало дурно. Рядом со мной пожилая крестьянка упала в обморок, я наклонилась, чтобы помочь, но толпа отнесла меня назад. Потом, должно быть, я тоже ненадолго отключилась: вдруг почудилось, что вокруг шелестит трава, над головой голубое небо и рядом шумит водопад. Тереза потрясла меня за плечи.

— Спальня «А» налево, — громко повторяла смотрительница.

Габриэлла втащила меня за руку в душный зал с длинными рядами узких коек. В проходах топчутся пассажиры и грудой навалены вещи. Наверно, Тереза сунула смотрительнице денег, и наши места оказались рядом. Койки стоят попарно, накрепко соединенные вместе, а сверху висят еще две. Габриэлла будет спать между нами, пояснила Тереза, тогда она не упадет. Над этими койками еще четыре, к ним ведет грубая, кое-как сколоченная лестница. Итого у нас в блоке восемь спальных мест.

Совершенно измученная, я расстелила матрас и присела, оглядывая свое новое пристанище. Длинная, обшитая досками, спальная комната. Окон нет. От раскачивающихся масляных ламп слабый желтый свет. Между двух рядов коек — в каждом ряду их сорок восемь — центральный проход. Я сосчитала, что всего постелей девяносто шесть, но людей больше сотни: вон, кое-где на одной койке жмутся друг к дружке трое, а то и четверо малышей. Как будто бы всех жителей Опи запихнули жить в одну смрадную комнату. Крюков на стенах мало, значит, вещи так и будут загромождать проходы. Коридор в центре зала не больше четырех шагов в ширину.

— Смотрите, летучие столы, — Габриэлла тыкала пальцем куда-то вверх. Под потолком и вправду висели столы и скамейки.

— Мы будем спускать их, чтобы вы могли поесть. Видишь канаты? — пояснила смотрительница.

Ребенка такой оборот дела позабавил, но в глазах Терезы я прочитала простую мысль: стало быть, все остальное время присесть можно будет только на койку. В небольших ящиках с крышками, привинченных к полу, красовались ночные горшки. Даже если опорожнять их немедля, вскоре здесь все равно будет страшная вонь.

— Умывальники и туалеты вверх по лестнице, потом налево, к передней рубке, — сообщила смотрительница, но осталось неясно, далеко ли это. Я старалась не думать ни об этом, ни о женщине по соседству — на сносях, с огромным животом. В Опи она бы не выходила из дома, была бы под постоянным присмотром матери и тетушек, а не так, как здесь — выставлена на всеобщее обозрение.

Две девушки забросили свой багаж в койку над нами и сами вскарабкались наверх, весело перешучиваясь.

— Сербки, — шепнула мне Тереза. — У нас в церкви работали каменщики, пришлые, тот же говор.

Двое наверху захихикали. Что им смешно? Я открыла буклет с рисунками для вышивки и задумалась. Раз мне удавалось шить в повозке Аттилио, то и здесь получится. И я буду в своем собственном, отдельном мире, вот, как эти сербки.

Спальня уже заполнилась до отказа, а народ все прибывал. Вероятно, они идут в следующий зал, в глубине. Постепенно людской наплыв спал, ламповый свет успокоился на стене. И глухо вдруг заворчало что-то в глубине корабля, повернулись тяжелые жернова, мощно, гулко разнесся звук машин, и натужно заворочались огромные двигатели.

— Якоря подымают, — объявили смотрительницы.

— Я пойду наверх, — сказала я Терезе. Мне хотелось в последний раз поглядеть на холмы и дорогу, ведущую к Опи.

— Не ходи, без толку это, — возразила Тереза.

Но я уже пробиралась по проходу мимо запоздавшей многодетной семьи с тремя малышами. Родители растерянно озирались в поисках мест в спальне.

Кто-то потянул меня за юбку:

— Ирма, я с тобой, наверх.

Габриэлла. Ну, ладно. Мы пошли навстречу свежему воздуху и дневному свету.

— Капитан велел — никого снизу на верхнюю палубу не пускать, — стюард преградил нам путь. Он повесил канат на лестнице и выставил простое требование… Я заплатила.

Наконец мы выбрались на палубу, здесь дул ветер и вокруг плескалось небо. Было свежо, отвратительные запахи остались внизу. Четыре дамы, облокотясь о поручни, глядели на уходящую землю. Они махали кому-то, а я, наблюдая за ними, поняла, что это прислуга, — камеристки господ из первого класса. Надеясь сойти за одну из них, я стала поблизости, прижав к себе Габриэллу.

— Ой, смотри! — позвала Габриэлла, узнав общежитие и портовые постройки.

Я отрешенно глядела на город.

Огромные дворцы, медленно уплывая вдаль, сомкнули широкие улицы до тонких, как нити, проемов. Я увидела квартал, где жили рыбаки и где мы оставили Розанну, а потом дорогу, вьющуюся между гор… Может, Аттилио уже едет там?

Призывно зазвонили колокола. Величавый, огромный город подмял под себя окрестные холмы — и также, как подчинились ему горные вершины, покорно легла в ладонь властелина бухта, изогнувшаяся позади нас, и даже осевшая громада Везувия.

«Дзия! — звало мое сердце, — не забывай!»

— Аривидерчи, Неаполь! — весело закричала хорошенькая служанка.

Она, наверно, вернется сюда. И бухта откроет ей свои объятья, и город радостно потянется к ней с холмов, и приветливо загудят колокола.

— Вы из третьего класса? — грубо спросил хриплый голос. Тот самый лысый матрос. Вблизи он оказался старше, красное лицо сплошь покрыто складками морщин, как старое льняное полотно. — Вам нельзя наверх, пока капитан не позволит.

Девушки-служанки дружно упорхнули куда-то, а Габриэлла испуганно вцепилась в меня.

— Я просто хотела попрощаться с родной землей.

— Все вы хотите с ней попрощаться. А каково будет, когда вас восемь сотен на палубу притащится — попрощаться? Мне вообще-то здесь работать надо. Убирайтесь, не то мне урежут плату.

— И нам нельзя наверх, пока до Америки не доплывем? — грустно спросила Габриэлла.

— Ну, может, когда капитан позволит, да в хорошую погоду, — хмыкнул он. — Как пойдет. Будете там бузить, внизу, он никого наверх не допустит. Кстати, вовсе не обязательно от мужского пола проблемы, часто еще бывает, дамы себя оказывают. Это ваша девочка? — вдруг спросил он.