Памела Шоневальд - Когда мы были чужие

— Лихорадка спала, — сказала Молли с огромным удовлетворением. — Заставила ты нас поволноваться, и меня, и его.

— Кого — его?

— Ш-ш, спи.

Пришла доктор Бьюкнелл, пощупала пульс и смерила мне температуру, после чего сказала, что завтра утром можно будет открыть занавески.

— На дворе конец мая, Ирма. Маки уже вовсю цветут. Вы болели больше месяца. — Я попыталась сесть. — Нет, пока еще не стоит. Может быть, завтра. Посмотрите сюда, — она поднесла мне к лицу бледную худющую руку. Я невольно охнула. — У вас были отличные сиделки и они помогли вам выкарабкаться, а теперь дело за вами: ешьте как следует, набирайтесь сил. И возвращайтесь обратно в амбулаторию.

На другой день я все же уселась в кровати, обложенная со всех сторон подушками, и съела немножко ячневой каши. Голос у меня скрипел, как несмазанная таратайка, но у Молли это вызывало только радостную улыбку.

— Ну, вот моя деревенская девица снова со мной. Давай-ка, еще немножко бульону.

Потом она откинулась на стуле и скрестила на груди руки.

— Так значит, Ирма, в Чикаго, в ту ночь, когда ты не пришла домой, тебя изнасиловал в сгоревшем доме мужчина по имени Джейк, который притворился полицейским. И вот этого ты не могла мне рассказать много месяцев, что мы с тобой дружим?

Ложка выпала из моих слабых пальцев.

— Как ты узнала?

— Да ты же нам и сказала, пока была не в себе. Я твой друг, пойми. Ты зря не доверяешь друзьям.

— Я сказала вам ?

— Ну, да. Мне и Нико, плотнику. Он взял адрес пансиона у Сюзанны и приходил сюда каждый вечер после работы. Не волнуйся, я выпроваживала его из комнаты, когда мыла тебя.

— Так он знает? — меня бросило в жар, на сей раз не от лихорадки, а от стыда.

— Он хороший человек, Ирма, и он не младенец. Его не смутишь житейскими невзгодами.

— Что он сказал?

— То, что сказал бы любой нормальный человек на его месте: тот, кто изнасиловал тебя, тварь последняя. И всякий, кто обижает женщину, подонок.

— Но почему Нико вдруг так обо мне заботился? Я всего лишь зашила ему руку. А после того, что было в трамвае, он должен был решить, что я просто сумасшедшая.

Молли рассмеялась:

— Да уж, и кто бы его за это осудил, верно? Значит, хорошо зашила, дорогая моя. В любом случае, он по-прежнему приходит узнать, как ты себя чувствуешь.

— Правда? А ты что говоришь?

— Что есть, то и говорю. — Она предостерегающе подняла палец. — Так что, уж будь любезна, когда он придет, не падай в обморок и не впадай в безумие. У него, конечно, тоже не все дома — прямо очень странные у этих греков идеи насчет лечения — но в целом, он славный. И поскольку сил, чтобы смыться, у тебя явно не хватит, придется тебе повидать его нынче вечером. Сама решай, что он за человек.

Она помогла мне переодеться в чистую ночную рубашку.

— И вот еще что. Нет никакой нужды обсуждать с ним ту ночь в Чикаго, он об этом знает, и ладно. Будь проще, Ирма Витале, говори с ним, будто он один из парней в вашем Опи.

— Да ведь я с ними никогда не говорила.

— О боже. Хорошо, не как с ними. Как с этим чудным старьевщиком, ну, с Якобом. Или с моряком. Накройся получше. Не хватало еще, чтоб ты теперь простудилась.

— А вот Дэйзи говорила…

— Кто? — переспросила Молли.

Я объяснила, кто такая Дэйзи, и пересказала ее теорию про мужчин, готовых общаться с увечными женщинами. О том, что это значит: у них самих что-то не в порядке.

— М-м, Дэйзи так сказала? Ирма, я, может, не такая ученая, как ты или доктор Бьюкнелл, но кое в чем я разбираюсь в этой жизни. Во-первых, каждый порядочный мужчина знает, что есть вещи куда хуже, чем шрам или горб. И обычно эти вещи внутри, а не снаружи — сразу и не разглядишь. Во-вторых, если тебе нужен идеальный мужчина, то иди, пожалуй, в монахини — они ведь Христовы невесты, а кто лучше Господа? Но если ты хочешь понять, хороший перед тобой парень или дурной, не слушай всяких идиотских советов, а просто открой пошире собственные глаза и уши.

— Наверное.

— Ох, уж эта Ирма и ее «наверное». Спи.

И я с удовольствием последовала ее совету.

В тот вечер Нико принес мне лимонов. Он разрезал их и выжал в чашку, а затем заставил меня выпить. Молли молча закатила глаза. Он показал мне руку, она хорошо заживала.

— Мисс Миллер сняла швы. А лимонный сок очень полезный, он от многих болезней исцеляет. — Молли тихо фыркнула. — Мой напарник Карл, кстати, даже позавидовал, что меня зашивала модная портниха. — У Нико была широкая, лучезарная улыбка. Он дотронулся до своей щеки. — Молли сказала, вы поранились на корабле.

Нико проговорил это так спокойно и просто, что я рассказала ему все, что тогда случилось, честно и откровенно, как никому прежде. И про сербских девушек, и про склоку, крики и обвинения. Про то, как меня толкнули, я упала и разрезала щеку, а Тереза всю ночь держала края раны.

— Значит, вы защищали друзей. Таким шрамом можно только гордиться.

Я вспыхнула и отвернулась к окну. На улице горели газовые фонари, в сумерках мерцали огни.

— Вам нравится Сан-Франциско?

— Его холмы напоминают мне о доме.

Я сказала, что в Кливленде и в Чикаго все было чужим, ведь земля там совершенно плоская. Он кивнул.

— «Как будто Господь может стереть вас одним махом»? Да, именно так.

Молли принесла нам чаю и тихонько уселась в углу, с головой уйдя в свои расчеты. Я спросила Нико, как он оказался в Америке.

Он долго смотрел в окно, потом сказал:

— У вашей семьи были оливы, Ирма?

— У всех в Опи было хотя бы несколько деревьев, разве что кроме мальчика-козопаса и нищих.

— Именно, нищих. Мой отец проиграл все наши оливковые деревья, одно за другим. Пока у французов были проблемы с виноградниками, мы еще как-то держались — поставляли на рынок свое вино, но когда они восстановили их, то уж, конечно, перестали покупать его. Отец бросил нас, и мой старший брат нанялся моряком, чтобы посылать домой деньги. Для меня на Косе работы не было, только поденщиком по сбору фруктов. Я не мог там оставаться. Вы ведь понимаете, Ирма, каково это — ты любишь свой край и все-таки должен уехать?

Я кивнула, и Молли в уголке тоже кивнула, горько сжав губы.

— У моего дяди был торговый корабль, он взял меня помощником плотника.

— А почему вы приехали в Америку?

— Мне стало любопытно посмотреть на здешние леса. Старик-плотник рассказывал, что в Америке какой только древесины нету — вишня, клен, разные сорта дуба, ясень, бук. Захотелось все это увидеть. Ну вот я и накопил денег на пароход до Нью-Йорка, а там уж выучил английский и устроился подмастерьем к краснодеревщику, сам он был из Германии. Отличный человек, просто прекрасный. Он мечтал посмотреть на секвойи, и прошлым летом мы сели на поезд до Калифорнии.