Том Холт - Козлопеснь

— Удача? — переспросил я. — Да кому она нужна? — Я перебросил плащ через плечо, как командир всадников на Панафинеях, и попытался внезапно поцеловать ее, но промазал по губам и попал в нос. Она обозвала меня неуклюжим идиотом и хихикнула.

— Когда увидишь меня в следующий раз, — сказал я, принимая в дверях позу статуи, — то увидишь величайшего поэта во всех Афинах — и вот тогда-то ты пожалеешь обо всем.

— Что-то не чувствую особого экстаза, — сказала она, улыбаясь.

— Я вернусь, — продолжал я, — как сам царь Леонид: либо с арфой, либо на арфе.

Я величественно вышел за дверь, притворился, будто запутался в плаще, чудом избежал падения и двинулся прочь.

— А можно я выберу — с или на? — крикнула Федра мне вслед.

Идя по улице, я прижимал воротник туники к щеке и чувствовал себя так, как должно быть чувствовал себя Ахилл, в первый раз направляясь на битву в доспехах, изготовленных для него самим богом огня. А может быть, так чувствовал себя Гектор в тот день, когда Зевс пообещал, что ему будет сопутствовать удача, пока не угаснет вечерний свет. Ибо хотя мое тело там, где туника и плащ касались его, было будто в огне, душа моя, что во мне, была холодна как лед.

Театр, когда я добрался до него, уже заполнялся, и купив колбаску и ломоть хлеба у разносчика, я уселся с краю одного из средних рядов и огляделся кругом. Ничто не сравнится с шумом театра перед началом первой пьесы; как будто рой яростных пчел, почуявших запах первых завитков дыма из мехов пасечника. На самом заднем ряду пьяница распевал деревенскую песню, что-то про ласточку, предвестника добрых времен, и когда он допел, то удостоился аплодисментов и одобрительных криков. Публика была в хорошем настроении, и я поднял голову и возблагодарил за это всех богов.

Кто-то, проходя через сцену, помахал мне, и я узнал Фриниха, с которым был знаком только шапочно — крупный мужчина с черной бородой, левая рука в повязке. Я помахал в ответ, просто на тот случай, если кто-нибудь на нас смотрит, чтобы не прослыть злопамятным. Затем я оглянулся вокруг в поисках знамения; но птицы не летели над головой ни направо, ни налево, а поскольку солнце слепило, я сдался и принялся за колбаску, совершенно отвратительную на вкус. Я решил попридержать хлеб на после первой трагедии.

Я заметил направляющихся ко мне Калликрата, Зевсика и дядю Филодема, и жестами попросил их не подходить, ибо хотел сидеть с незнакомцами. Филодем, кажется, обиделся, но Калликрат что-то ему сказал; тот кивнул и они уселись, где стояли. Зевсик что-то говорил своим мощным голосом, но слов было не разобрать. Я надеялся, что он молится за меня.

Затем парой рядов ниже я увидел лысую голову, украшенную страшноватой ссадиной, не смог удержаться и окликнул ее обладателя. Аристофан остановился, отправил друзей занять места, а сам посмотрел на меня, скалясь, как обезьяна.

— Привет! — крикнул он. — И как же поживает нынче утром наш калека с ужасной сыпью?

— Лучше не бывает, — ответил я. — А как дела у нашего грошового Одиссея после люлей, отхваченных при попытке спереть палладий?

Улыбка его стала еще шире, я даже испугался, что у него лицо треснет.

— Сегодня исторический день, — сказал он. — Последний раз, когда Эвполид удостоился хора.

Я не нашелся с ответом (хотя позже придумал их целую кучу), так что просто швырнул в него орехом. Он двинулся прочь, хохоча над собственной шуткой и махая какой-то важной персоне в первом ряду. Я нахмурился, мне пришло в голову, что Долон подошел бы лучше Одиссея, но моя душа, что во мне, приказала забыть об этом, и я подвинулся, чтобы дать место толстяку в кожаной шляпе.

Скоро я узнал о нем очень многое — он сам мне рассказал. Он чужак здесь, сообщил он, приехал по делам, но привез жену, она сидит вон там, с другими женщинами, но у нее есть подушка, так что все нормально, ее зовут Деянейра, кстати, а его — Периклид, сын Беллерофонта, он из города Катана, что на Сицилии, союзника Афин, разумеется, чем он очень гордится, он торгует сушеной рыбой, потому-то и приехал в Афины, дома ему все время твердили, что Афины — самый крупный рынок сбыта для сушеной рыбы за вычетом Персии, особенно сейчас, когда война и все такое, хотя афиняне, кажется, больше всего рыбы покупают с Понта, что очень странно, даже трудно поверить, поскольку у него не укладывается в голове, с чего бы афинянам платить по два обола за кварту посредственного продукта, вместо того чтобы покупать у честных греков, особенно если учесть крепкие узы верности и любви, связывающие Катану и Афины, очень важные для такого человека, как он, который просто без ума от театра, потому-то на самом деле и приехал в Афины в это время года, тогда как лучший сезон для сушеной рыбы на самом деле приходит позже, где-то под Ленайи, но чужестранцам, конечно, не разрешают посещать Ленайи, что он вполне понимает, разумеется, поскольку это очень особенное и значительное религиозное событие тут, в Афинах, но все равно жаль, особенно таким страстным театралам, как сицилийцы, несмотря даже на то, что своего театра на Сицилии нет, ибо большинство городов на Сицилии основаны дорийцами, а не ионийцами, а дорийцы почитают Диониса по-другому, что, однако, не оказывает видимого влияния на урожаи винограда, потому что если уж старик Дионис заберет себе в голову, что год плохой — то он и будет плохой, так он полагает, а я как думаю?

— Меня зовут Эвполид, — ответил я. — Добро пожаловать в Афины.

Затем глашатай объявил первую трагедию и Периклид, как только понял, что я уже наслышан об истории Эдипа, несколько поутих. Не помню об этой трагедии вообще ничего, кроме Эдипа, равно как не помню, что показывали после нее; помню только, как хотел, чтобы они тянулись как можно дольше, при условии, что это удасться сделать быстро. А потом глашатай возгласил: — Эвполид, введи свой хор! — и я быстро закрыл глаза руками и так же быстро отнял их, боясь что-нибудь пропустить, а Периклид наклонился и спросил: — Это ты?

— Да, — сказал я.

— Ну, — сказал он. — Разве это не удивительно? — и в полном восторге хлопнул ладонями по коленям.

И актеры произнесли свои реплики, хор станцевал, Аристобул впервые провел сцену Клеона как надо, во время исполнения гимна Посейдону ни один актер не забыл, как надо грести, и когда все кончилось и хор снова пустился в пляс, Периклид снова наклонился ко мне и сказал:

— А мне все равно понравилось.

Для разнообразия, на выходе из театра у меня не возникло никаких затруднений, поскольку люди вроде как таяли у меня на пути, словно были призраками. Но я слышал, как они переговариваются между собой: да не переживайте, завтра зато нас ждет Аристофан. Уж он-то знает, как сочинять комедии. И колбасники, вместо того, чтобы окружить меня шумной толпой, расступились и дали мне пройти, как стражники перед прокаженным.