Том Холт - Козлопеснь

Филонид попытался подбодрить меня, но я видел, что он в ярости из-за того, что поддерживал неудачника и выставил себя дураком; хор тем временем стаскивал костюмы и бросал их в сундуки, как будто боясь что-то с них подцепить. Поэтому я извинился и вернулся в театр, который сейчас был совершенно пуст, если не считать рабов, выметавших мусор в преддверии следующего дня. Я уселся под большой статуей Диониса и залился слезами.

И пока я сидел там, сверху раздался голос, и я знал, что это говорит статуя.

— Очень плохо, Эвполид, — сказала она. — Но будет еще хуже. Нет, не оглядывайся; ты увидишь меня очень скоро, в огражденном саду, как я тебе и обещал. Это была скверная пьеса, сын Эвхора. В следующий раз, если тебе еще когда-нибудь удастся заполучить хор, покажи что-нибудь получше.

Я продолжал слушать, но голос замолчал; я поднялся на ноги и отправился домой. На улицах было тихо и пусто, как в тот день во время чумы, когда я выбрался из конюшни, и только собака следовала за мной, пока я не швырнул в нее камнем.

Федра ждала меня с чашей вина, сдобренного травами и сыром. Она попыталась обнять меня, но я оттолкнул ее и уселся у очага. Мне было нужно согреться. Федра опустилась на колени рядом со мной, протягивая мне вино. Я отпихнул чашу прочь, она выпала у нее из рук и разбилась.

— Не сердись, — сказала она. — Это была хорошая пьеса, правда.

— Нет, не была ! — закричал я. — Это была худшая пьеса из когда-либо написанных.

— Ну ладно, ладно, — сказала она как будто издалека. — Может быть, ты и прав, я не знаю. Но даже если и так, ты получил урок и больше не ошибешься. На следующий год.

Ее голос раздражал меня, как жужжание мухи и я отвернулся. Начал ли Аристофан уже праздновать победу, которая, разумеется, была теперь у него в кармане? Владыка Дионис, взмолился я, если ты любишь меня и покровительствуешь мне, пусть победит Фриних, а не Аристофан.

— Послушай, — сказала она. — Это ведь не конец света, уверяю тебя. Правда, ты ведь хороший поэт, я серьезно. Только из-за того, что в этот раз...

Внезапно мне стало жарко и я с такой силой дернул плащ, что ткань порвалась вокруг броши. Я сорвал его и швырнул на пол.

— Ты можешь просто заткнуться, бога ради? — заорал я. — Почему тебе просто не уйти и не оставить меня в покое.

Она схватила меня за руку, но я оттолкнул ее. Через мгновение она поднялась с колен, сказала:

— Ну и катись тогда в пекло, — ушла во внутреннюю комнату и захлопнула за собой дверь.

♦

На следующее утро я не пошел в театр, но вечером заглянул Калликрат и сказал, что победил Фриних, Аристофан получил второе место; двенадцать судей вынесли решение единогласно. Я чувствовал себя полным идиотом и спартанцем, и ляпнул какую-то дурость насчет того, что надо благодарить богов за то, что в Афинах имеются целых два драматурга лучше даже меня. Калликрат со свойственной ему рассудительностью не ответил и поднялся, чтобы идти.

— Кстати, — сказал он. — Мы сегодня получили сообщение от Федры. Она просила меня передать тебе, что не вернется, пока ты не извинишься. Не знаю, что она на сей раз натворила, но если я могу как-то помочь...

Я нахмурился, чувствуя себя, будто пьяный.

— Не вернется? — переспросил я. — Я даже не знал, что она ушла.

— Она в доме своего отца, — сказал он. — С самого утра. Ты хочешь сказать, ты не заметил?

Я расхохотался и Калликрат, который всегда был очень терпелив со мной, наконец разозлился. Он сказал мне прекращать вести себя по-детски и захлопнул за собой дверь. Я крикнул ему вслед, но он не вернулся; разозлить его было сложно, но если уж он сердился, то делал это, как и все прочее, на совесть. Я сел у огня, который давно потух и изо всех сил прислушался к моей душе; но не услышал ни звука.

На следующее утро у меня побывали двое. Первым был гонец от Фриниха с приглашением на его победный пир, как то было в обычае. Не помню, чем я в него швырнул, но в любом случае промахнулся. Вторым был отец Федры, тащивший следом саму Федру, как строптивую собаку.

— Она теперь твоя проблема, — сказал он, пихая ее ко мне, как покупатель швыряет тухлую рыбу в рыботорговца. — У меня гости, я не собираюсь молча терпеть, пока она разносит все вокруг в моем доме. Мужчина должен уметь держать собственную жену в узде.

Щека у него была расцарапана; в точности такой рисунок я временами разглядывал в зеркале.

— Я сожалею, — сказал я. — Этого больше не повторится.

— Да уж лучше бы не повторялось, — сказал он. — И я хочу, чтобы ты осознал твердо, юноша: я не позволю, чтобы она рожала в моем доме, и это мое последнее слово. Сам прибирай за собой.

Он выскочил вон, быстро захлопнув за собой дверь, как будто боялся, что Федра успеет проскользнуть следом. Она долго стояла, глядя на меня и ничего не говоря.

— Слышал? — спросила он.

— Я не глухой, — ответил я. — Это правда?

— Да, это правда, — резко сказала она. — Хотела бы я, чтобы это было не так.

— Ну что ж, — сказал я. — Не знаю, чего ты от меня ждешь, поскольку совершенно очевидно, что отец — не я.

— Разумеется, отец — ты, — закричала она. — И смотри на меня, когда говоришь!

Я повернулся к ней спиной.

— Я не отец и не приму ребенка. Делай, что хочешь.

— Прекрасно, — сказала она. — Я оставлю его на холме, волкам. Этого ты хочешь?

— Мне все равно, — сказал я, закрыв глаза и глубоко вдохнув. — Как давно ты знаешь? — спросил я.

— О, примерно неделю, — сказала она устало. — Я собиралась сказать тебе после того, как ты выиграешь свой дурацкий приз со своей дурацкой, дурацкой пьесой. Я думала, ты будешь в хорошем настроении. Но ты и тут напортачил.

— Так вот что это было, коварная ты сука, — сказал я, охваченный внезапной яростью. — Все это...

— Все это что?

— Вот это, — сказал я, пнув сотканный ею плащ. — Ты впустую потратила время.

— Правда? — она стояла совершенно неподвижно и смотрела на меня, а я не мог встретиться с ней взглядом.

— Да, — твердо сказал я. — Слушай, очевидно, что ничего не выйдет. Я думаю, с этого момента лучше всего нам держаться подальше друг от друга, как в самом начале. Не беспокойся, я приму ребенка. Только не ожидай от меня, что я стану иметь с ним дело, вот и все.

— Значит, вот чего ты хочешь?

— Думаю, так будет лучше для нас обоих, — сказал я. — Ты согласна?

— Да, — сказала она. — Совершенно согласна.

Я встал, стянул сделанную ею тунику и бросил ее поверх замаранной в кирпичной пыли. Она, казалось, жгла мне кожу.

— Я пришлю тебе деньги, — сказал я, — как только доберусь до Паллены. Если ты не возражаешь, я пойду. Мне здесь ничего не нужно.

Я вышел, не оглядываясь, и сразу поехал в Паллену. Там удивились при виде меня, и спросили, как обычно, приедет ли моя жена. Я сказал им, нет, не в этот раз, и потребовал горячего, потому что после поездки умирал с голоду. Назавтра я послал Федре обещанные деньги с верным человеком и его женой, которым велел оставаться в городском доме, если она боится быть одна; кроме того, они должны были отправить ко мне гонца, если ей что-то понадобится, а если дело будет срочное — то к Калликрату. Она отправила их назад, передав, что приведет кого-нибудь из отцовского дома, если я не возражаю. Я не ответил.