Том Холт - Козлопеснь

— Спасибо, — сказал я, — но с этим покончено.

— Ну что ж, очень жаль. Впрочем, забудь. — Клеоним поднялся. — Не трудись уведомить меня, если вдруг передумаешь. Кстати, — добавил он, — насчет кое-чего ты был прав.

— Чего именно?

— Клеон в тебе ошибся. Он думал, у тебя хватило мозгов догадаться, что это он подарил тебе « Стратега» , той ночью, когда ты пришел повидаться с архонтом. Я тоже так думал. Жаль.

Он выкатился из дома, взобрался на лошадь и поехал в сторону Города, оставив меня с ощущением, что он высморкался мне в волосы.

♦

После всего этого я совершенно не удивился, когда примерно месяц спустя меня вызвали в Пританию. По дороге я гадал, что это может быть такое, и решил, что наказание за неблагодарность. Добравшись до ворот, я пришел к мысли, что пришел мой черед, видимо, оплачивать постройку корабля или (более вероятно) — чей-то хор. Проходя мимо Театра, я молил Диониса спасти меня от необходимости оплачивать последнюю пьесу Аристофана.

Я просидел на ступеньках около часа, ожидая вызова в Совет, и пока я сидел, мимо прошел человек, которого я как будто откуда-то знал. Я улыбнулся ему, пытаясь припомнить имя.

— Привет, Эвполид, — весело сказал он. — Как твои новые террасы?

— Могло быть хуже, — ответил я. Лицо его было определенно мне знакомо — длинное и узкое, с большим носом и коротко остриженной бородой. Судя по седине — от тридцати пяти до сорока. — Не стоили они усилий, конечно, но с другой стороны — а что их стоит?

Он рассмеялся.

— Вот это верно, — сказал он. — Тебя куда-то отправляют, значит?

— Мне об этом известно не больше, чем тебе, — ответил я. — Или это, или трирема, или болиголов, само собой.

Он ухмыльнулся.

— Не стоит беспокоится, — сказал он. — Нынче мы казним только военачальников. В любом случае, удачи тебе.

Он помахал и ловко поскакал вниз по ступеням. И как только он упомянул военачальников, я понял, что говорю с прославленным Демосфеном, партнером Клеона при Пилосе. Я поразился, что он вообще меня узнал, не говоря уж о том, что может быть осведомлен о террасах, поскольку мы никогда с ним не разговаривали, насколько я помнил — а даже я не забыл бы беседы с Демосфеном.

Тут меня пригласили войти и ладони мои начали потеть. Непонятно с чего я вообразил, что предстану перед Советом в полном составе и должен буду отвечать на вопросы, сыплющиеся со всех сторон, и потому испытал огромное облегчение и никакого разочарования, оказавшись в комнатке размером примерно с кладовку бедняка. Там сидел человек, которого я знал, сосед из Фреарр, и я решил, что он тоже ждет приема.

— Привет, Мнесархид, — сказал я. — Тебя тоже вызвали?

— Не тупи, — ответил он. — Я член Совета. Ты вообще слушаешь, что тебе люди говорят?

Тут, когда он это сказал, я припомнил, что его имя выкликали на этот год. Я широко улыбнулся и поздравил его. Он поблагодарил.

— Ну что ж, юный Эвполид, — сказал он тоном, которым начинают говорить даже нормальные люди, когда на них сваливаются нежеланные общественные обязанности. — Рад сообщить тебе, что ты избран для участия в грядущей миссии в Фессалию.

— Какой еще миссии в Фессалию? Я думал, со всем этим теперь покончено.

— Текущие события, — сказал Мнесархид, — диктуют необходимость контактов с нынешним фессалийским режимом на самом высоком уровне.

— Понимаю, — я чувствовал его недовольство, однако никак не мог заставить себя принять Мнесархида в этой новой роли советника всерьез; последний наш разговор касался наилучшего способа перепревания навоза, и тоже был очень скучным. — И что же ты от меня хочешь?

— Ты будешь сопровождать Теора и Стратона в Лариссу, и по возвращении доложишься Собранию и лично мне.

— Лично?

— Именно так, — он решительно кивнул и продолжал, — Ты будешь получать по драхме в день в качестве компенсации — вся сумма будет выдана тебе, когда вернешься, а в случае несчастья тебе обеспечат похороны за общественный счет, и твои дети бесплатно получат первые доспехи из городских запасов.

— Очень мило с вашей стороны, — сказал я. — И когда мы отправляемся?

— Сперва я должен раскрыть тебе цель этой миссии и твою собственную, — сказал Мнесархид, нахмурившись.

— Это бы не помешало, — согласился я.

— Ты побеседуешь с царевичами Александром и Ясоном, — сказал Мнесархид, — и оценишь их готовность предоставить кавалерийскую поддержку, буде непредвиденные обстоятельства потребуют этого в следующем году. Ты уполномочен предложить им по пять оболов в день на человека, а сверх того — два таланта за всех.

— Пять оболов за голову? — переспросил я. — Не многовато ли за банду фессалийских конокрадов?

— Это максимальная сумма, на которую согласен Совет, — сказал Мнесархид извиняющимся тоном. — Естественно, мы надеемся, что ты сможешь достичь более выгодного соглашения.

— Стало быть, вы предвидите возникновение неких непредвиденных обстоятельств?

— Мы должны быть готовы к любому повороту событий, — сказал Мнесархид. — Вы отправлетесь через три дня из Пирея на судне « Саламиния» . На нем вы доплывете до устья реки Темпе, где вас встретят царевичи, а оттуда верхами доберетесь до Лариссы.

— Сколько всадников нам нужно? — спросил я.

— Количество не оговаривай, — сказал он. — На данный момент конкретные числа неизвестны.

— Непредвидены?

— Именно.

— Но больше, чем, скажем, сотня?

— Более ста, определенно. Мы можем санкционировать найм пятисот всадников.

Последовало продолжительное молчание.

— Как твоя чечевица, Мнесархид? — спросил я.

— Лучше всех, — ответил он. — Удачи.

♦

Если помните, я познакомился с Теором на пиру у Аристофана, встречал его несколько раз позднее, и поскольку у него была репутация человека осведомленного, я спросил его, отчего для этой миссии выбрали именно меня.

— Это просто, — сказал он. Мы стояли на палубе « Саламинии» , глядя, как Афины скрываются вдали за кормой. — Спроси чего потруднее. — Он зевнул с видом человека бывалого, для которого морские путешествия были не в новинку.

— Коли так, продолжай, — сказал я. — Тогда я смогу поскорее прилечь.

— Ну что ж, — сказал Теор. — Ты же ведь у нас поэт? Все эти фессалийцы, фракийцы, македонцы и прочие дикари одержимы театром. Не то чтобы они сами чем-то подобным занимались, конечно же, поскольку не умеют ни читать, ни писать; но все новейшие пьесы они знают наизусть — они приглашают афинян, чтобы те их декламировали; при разговоре они обязательно извергнут речь-другую, притом с чудовищными интонациями; особенно смешно тут то, что они не понимают ни слова из того, что говорят. Когда я был при дворе старика Ситакла, мы собрали в кучу весь поэтический хлам, который смогли припомнить, и поклялись, что это незаконченный шедевр Эсхила. Это дурачье до сих пор его декламирует, надо полагать. Для них это один из способов притворится греками, полагаю, — печально сказал Теор, — да только он не работает. То есть большинство из них выглядят как греки, и если очень постараться, то можно выучить и говорить их довольно похоже, но в целом они такие же животные, как и все прочие чужеземцы.