Том Холт - Козлопеснь

— Погоди, — сказал я. — Ты хочешь сказать, что я еду с вами потому, что поставил пьесу?

— Почему же еще? — сказал он. — И поскольку все хоть сколько-нибудь известные трагики или слишком или стары или... ну, ты понимаешь, не вполне в себе — а что касается комедиографов, то Фриних отказался ехать, Аминта захворал, Аристофан был занят следующим произведением, а у Платона разболелись зубы, то кроме тебя и послать было некого.

— Ты считаешь меня хоть сколько-нибудь известным?

— Искренне надеюсь на это. Мы отправили им пару копий той твоей вещицы, которая стала давеча третьей — и человека, который мог им ее прочесть, конечно — так что, наверное, все они знают ее теперь наизусть.

Я поблагодарил его и отправился блевать. Трудно было представить, что Клеоним-Стервятник, Теор и сосед Мнесархид составили против меня заговор, но я всегда находил морской воздух питательным для паранойи, так что к моменту прибытия в Фессалию чувствовал себя совершенно ужасно.

Из всех мест, в которых мне довелось побывать, долина Темпе — самое прекрасное. Сюда отправляются, чтобы собрать лавровые ветви, которыми увенчивают победителей Пифийских игр, и вне зависимости от того, где вы живете — здесь вы наверняка найдете пейзаж, трогающий за душу. Живописные скалистые горы, леса, о каких и не мечтают в Аттике, и содержащиеся в отменном порядке плодородные земли вдоль реки. По левую руку высится гора Осса, вздымаясь почти вертикально из плоской равнины. Справа - сама гора Олимп. Эта страна так очаровала меня, что я почти ожидал увидеть на склоне холма Зевса и Геру, приветливо машущих мне руками.

Вместо них нас встретил конный отряд, отправленный царевичами навстречу. Как и подобает хорошим торговцам, они выставили свой лучший товар лицом, и должен признать, я был весьма впечатлен. Фессалийцы оказались высокими мужчинами в широкополых кожаных шляпах и при двух копьях каждый, сидящими верхом так, что от мысли от кентавров невозможно было избавиться — не те гротескные чудовища с барельефов, но кентавры с расписных ваз, юные и стремительные, скорее сверх-, чем недочеловеки. Они говорили очень мало, а лица их выглядели странно, ибо многие из них были чисто выбриты, невзирая на возраст, длинноволосы и с ярко-синими глазами. Полагаю, Ахилл выглядел именно так, поскольку был родом из Фтии; и хотя я никогда не любил Ахилла, фессалийцы мне понравились.

Пока мы ехали в Лариссу, из них было слова не выдавить; театром они совершенно точно не интересовались — да и вообще ничем за исключением овец и внутрифессалийской политики. Которая, как я позже узнал, почти целиком сводится к убийствам членов правящих семей. Один из наших сопровождающих рассказал немного о текущей ситуации, но я сразу потерял нить, поскольку большинство фессалийских вождей — тезки, и услышав, что «после этого Пердикка, сын Скопадаса, убил Пердикку, сына Пердикки, и Скопадас, сын Феттала, мог рассчитывать только на милость Пердикки, сына Церсеблепта», окончательно сдался и принялся считать птиц. Но что-то в этой фессалийской неспособности к разговору было простое и надежное, и они дышали неторопливым достоинством, часто свойственным людям необразованным. Их ничуть не смущало, если ты молчал целых полчаса кряду — явление, в Аттике немыслимое.

Когда мы добрались до Лариссы, я сперва решил, что это деревня. У нее были стены, ворота, и занимала она довольно обширное пространство; по улицам ходили люди, в частности женщины, хорошо (хотя и причудливо) одетые. Но над всем этим витал дух маленького городка, который одним нравится, а другим не очень. Теор явно относился к последним — он один из тех людей, которые чувствуют себя неуютно, если нельзя раскинуть руки и коснуться обеими мрамора — а я, должен признаться, к первым; если мне доведется отправиться в изгнание, подумал я, то можно найти массу мест гораздо менее уютных, чем Ларисса. Стратон, третий член нашей делегации, буквально захлебывался слюной, но он впал в это состоянии, едва увидев всадников эскорта. Не думаю, впрочем, что ему удалось добиться с ними успеха.

Я ожидал, что наши хозяева-царевичи окажутся во всем подобными своим всадникам; оказалось — нет. Когда мы достигли дворца — большого прямоугольного строения, напоминающего сарай-переросток — они вышли нам навстречу, два очень толстых человека под тридцать. Я думал, что они старше, но припомнив рассказы попутчиков о фессалийской внутренней политике, понял, что мало кто из их вождей доживает до двадцати девяти.

Ничто так не заставляет задуматься о собственном народе, как встреча с чужеземецами. Александр и Ясон были одеты по последней моде, принятой, скажем, в кругу Алкивиада месяцев эдак восемь тому назад, если не считать того, что Алкивиад с друзьями никогда не носили столько тяжелых золотых украшений. Для начала, они не могли себе этого позволить, и даже если бы им удалось наскрести столько золота, скольку у Ясона висело под его подбородками, оно бы ушло не на ожерелье, а на подкуп присяжных. В разговоре Ясон использовал аттический греческий, не понимая, однако, когда нужно заменять Т на С, а выговор у него был совершенно не афинский. Теор содрогнулся, услышав эту речь, да и Стратон, думаю, не пришел в особый восторг. Александр был не сильно лучше; его аттический был почти безупречен, но он старательно шепелявил — опять-таки, думаю, в подражание Алкивиаду — и когда вдруг шепелявить забывал, это сильно сбивало с толку. Кроме того, Стратон был шепелявым от природы, и Александр, думаю, пытался таким образом проявить вежливость.

Царевичи, невзирая на свою крайнюю разговорчивость, не выказывали охоты обсуждать такие вещи, как кавалерию и деньги, хотя Теор, который надулся и в целом вел себя довольно грубо, все время пытался свернуть разговор на эту тему. Александр, однако, был намерен продлить языковую практику, и когда Теор прямо спросил его, когда мы перейдем к делу, взмахнул рукой и сказал, что завтра или послезавтра, может быть, и состоится некая предварительная дискуссия. У него для нас, сказал он, есть совершенно потрясающий сюрприз, и он не хочет испортить его разговорами о дурацких всадниках. Для Теора это послужило последней соломинкой. Он закинул ноги на кушетку и притворился спящим.

Спустя очень долгое время нам удалось сбежать, отговорившись необходимостью переодеться, и нас повели по длинному коридору внутри городской стены. Марш, длившийся, как нам показалось, весь день, привел нас в комнату размером с целый дом, забитую резной мебелью и серебряной посудой. Я надел лучшие тунику и плащ, погляделся в большой бронзовый кратер (зачем он там стоял, я объяснить не в силах) и постучал в дверь Стратона, чтобы узнать, что будет дальше.