Том Холт - Козлопеснь

— Оборжаться, — сказал Кион рядом со мной. — Этим козлам надоело, что мы ходим туда-сюда, они хотят запереть нас и перерезать без суеты.

Демосфен, однако, не собирался сидеть и ждать. Он лично возглавил атаку и разнес стену; и мы смогли во второй раз отступить на позавчерашнюю позицию. Наутро мы выдвинулись в другом направлении, но это не принесло никакого облегчения. Они по-прежнему нас преследовали (»Клянусь богами, — повторял Калликрат, — у них должны кончиться стрелы. Во всем мире нет столько бронзы!»), и их, казалось, становилось все больше. Думаю, к этому моменту сиракузские тяжелые пехотинцы присоединились к сервам и крестьянам и плечом к плечу с ними обстреливали нас и закидывали камнями, демонстрируя великую уравнивающую силу патриотизма, но нас это никак не воодушевляло. Весь день мы бились за каждый шаг и встали лагерем там, где нас застал вечер.

Но Демосфен еще не сдался. В полночь он отдал приказ разжечь столько костров, на сколько хватало топлива, бросить все, кроме оружия, и выступать. Помню, Калликрат пришел в прекрасное расположение духа, когда оказалось, что мы движемся в каком-то другом направлении — не к Камарине, а прямо к Катане, которая, вроде бы, и была нашей изначальной целью.

— Единственная причина, по которой они нас преследуют, — повторял он, — это опасение, что мы отступаем, чтобы перегруппироваться и вернуться. Теперь они должны понять , что мы уходим навсегда, и оставить нас в покое. Они же цивилизованные люди, они не станут убивать просто так, из удовольствия. Какой им прок от сорока тысяч мертвых афинян?

В его устах это прозвучало очень разумно, и я почувствовал огромное облегчение. Без слов понятно, что этот ночной переход оказался тяжелым испытанием, особенно если учитывать, чем закончилась предыдущая такая попытка. Но Демосфен на сей раз все предусмотрел и организовал простую, но эффективную систему гонцов, связавшую всю армию воедино. К несчастью, Никий отказался с ним сотрудничать — одни боги знают, почему — и со своей частью войска двинулся своим путем. После я слышал, что он надеялся добраться до Катаны, пока противник расправляется с силами Демосфена; и в самом деле, люди Никия ушли значительно дальше нас. Но я все равно отказываюсь поверить, что Никий поступил так сознательно; я предпочитаю думать, что причиной всему замешательство и путаница.

Как бы там ни было, армия разделилась на две части, и обе стали еще уязвимее. Казалось, что без лишнего имущества мы станем двигаться быстрее, но с нами было много раненых — стрелы чаще ранят, чем убивают, хотя в конечном итоге разница небольшая, ибо раненые живут недолго — но мы не желали их бросать. Многие видели причину наших нынешних несчастий в том, что мы оставили раненых у Сиракуз, и никто желал повторять эту ошибку. В итоге скорость нашего передвижения если и возросла, то незначительно.

Когда наконец рассвело, а врага было ни слуху, ни духу, армию охватило такое ликование, что можно было подумать, мы уже добрались до Аттики. Вскоре мы вышли к морю, и один его вид еще больше воодушевил нас всех. Может, у нас и не было кораблей, но мы по-прежнему были афинянами, и глядя на бескрайний синий простор заставлял, чувствовали себя почти как дома. Мы вышли на большую дорогу и постепенно наша скорость возросла. Считалось, что мы будем идти по этой дороге до реки Каки-чего-то там (у меня очень плохая память на названия длиннее двух слогов), а там свернем вглубь острова, чтобы соединиться с какими-то дикарями, нашими союзниками. Вроде бы у них было полно конницы и легкой пехоты, и они ненавидели сиракузцев; мы должны были встретиться с ними вот-вот.

В восторге от того, что по нам не стреляют, мы вели себя, как пьяные; сиракузцы висели у нас на плечах четыре дня кряду и эффект был кумулятивным. Мы принялись петь и только что не плясать, и рассуждали, каковы были их планы и как они нас потеряли. Хотелось бы увидеть лица их стратегов, Гермократа и Гилиппа-спартанца, когда они обнаружили пустой лагерь, и теперь даже не догадывались, каким путем мы улизнули! По их обыкновению, полагали мы, сиракузцы скорее всего немедленно обвинят Гилиппа в предательстве (что они и сделали) и отрубят ему голову (а вот этого он избежал). Мы воображали, какой они в данный момент ведут диалог; например:

♦

Гилипп : Что ж, упустил ты их.

Гермократ : Уверен, минуту назад они здесь были. Проклятье, все валится из рук: иголки, амфоры, победы.

Гилипп : И где ты видел их в последний раз? В другом кармане поискал? Я точно помню, что оставил их тебе.

“ Гермократ : А может быть, Сикан их видел?. Эй, Сикан!..

♦

Мы добрались до реки Как-там-ее и обнаружили, что здесь случилась битва. Сиракузцы перегородили в этом месте дорогу стеной, и люди Никия, очевидно, прорвались сквозь нее, поскольку она была повалена, а пространство вокруг усыпано мертвыми телами. Отличить убитых афинян от убитых сиракузцев не было никакой возможности, но мы, естественно, решили, что все они сиракузцы. Мы радостно закричали и замахали копьями, как будто сами одержали победа, и внезапно почувствовали, что можем и выбраться. Никий оставил несколько человек в арьергарде, и они рассказали, что его отряд наступает в направлении реки Эриней, которая протекала чуть дальше; ему удалось связаться с дружественными местными, которые заверили его, что лучше всего двинуться этим путем, поскольку так проще добраться до гор. Мысль о том, что на свете существуют дружественные местные, невероятно вдохновляла, и мы направились к Эринею.

Теперь мы двигались медленнее, поскольку причин для спешки больше не было; тут мы ощутили, насколько голодны. Вскоре мы поравнялись с обширным поместьем с пятью большими амбарами, совершенно пустым, если не считать сумасшедшей старухи, брошенной, очевидно, на верную смерть. Поскольку время обеда как раз наступило, все расселись, чтобы поесть. Помню жужжание разговоров, первое за много дней — словно пчелы загудели на залитых солнцем полях после многих дней дождя. Кто-то нашел закопанные хозяином амфоры с вином, и мы все на него налегли. Мы словно оказались на пикнике, которые горожане любят устраивать на холмах вокруг Фил.

И тут-то они и возникли на дороге за нами — сиракузские всадники. Никогда не забуду, как в одно мгновение стало тихо, когда двадцать тысяч человек замолчали одновременно. Наступила такая тишина, что стал слышен крик удода вдалеке и шум ветра в кронах деревьев. Не знаю почему, но я понял, что здесь-то все и закончится. Я допил вино, встал и отряхнулся.

Думаю, Демосфен был поражен не меньше, чем все остальные, но быстро взял себя в руке и попытался построить нас в боевой порядок, собираясь дать битву здесь и покончить с этим. Но несмотря на то, что он ходил среди нас, выкрикивая приказы своим уверенным, слегка надсаженным голосом, никто даже не пошевелился — никто не видел в этом смысла. В конце концов мы задвигались и кое-как выстроились, скорее уж из уважения к Демосфену, чем для битвы; к этому времени сиракузцы, если можно так выразиться, уже вывели на сцену свой хор. Казалось, их стало еще больше: бесконечная серо-бурая линия вооруженных мужчин.