Том Холт - Козлопеснь

За мной погнались по крайней мере два сиракузца, но я оставался спокоен.

— Полно же, Эвполид, — помню, говорил я себе, — ты же не можешь принимать все это всерьез, — Но душа моя отказывалась слушать; в самом деле, чего мне было бояться? Я отделился от всех и перестал быть человеком.

Лошадь, казалась, знала, куда нам надо, и после погони, чересчур долгой, на мой взгляд, преследователи отстали и повернули назад. Я проскакал галопом еще немного и замедлил коня. Оглядываясь назад, я уже не мог разглядеть поместье и даже верхушки оливковых деревьев в саду за стеной. Я был один на Элоринской дороге, и приближался вечер шестого дня после битвы в гавани.

Я задержался у небольшого ручья, чтобы напоить лошадь, и обнаружил, что разум мой по-прежнему остр и ясен. Я более-менее точно знал, в какой стороне лежит Катана — чтобы добраться до нее, мне следовало удалиться от берега и обогнуть горы в районе Акр; ехать прямо через них я не решился, поскольку Сиракузы находились сразу за ними, на другом берегу реки Анап. После этого предстояло оставить Леонтины справа и пересечь Симет, чтобы оказаться на равнине у Катаны. Передо мной лежал путь не менее ста миль длиной, и все крупные города на этом пути были союзниками Сиракуз. Я мог выбрать второй вариант и попробовать отыскать людей Никия, которые, по идее, должны быть где-то неподалеку и как раз на этой дороге. Но моей душе этот вариант не показался привлекательным. Любое место сосредоточения афинян на этом острове было опасным по определению.

Следовательно, лучше всего двигаться прямо к Катане. Я взглянул через правое плечо на горы и поблагодарил Диониса за то, что вырос в холмистом краю. Такой, как я, без труда найдет себе пропитание в холмах, а вот его самого отыскать будет сложно. На равнине не спрятаться — поэтому жители равнин такие общительные, наверное, а обитатели холмов отличаются склонностью к уединению и нелюдимы от природы. Я стянул шлем и нагрудник и бросил их под фиговое дерево. Они были помяты и выщерблены и мне не было их жаль. Я подумывал выбросить и меч, но он принадлежал моей семье многие годы, а мне требовался какой-то инструмент, чтобы рубить дрова и затачивать колья. Я прикрыл его плащом и стал вспомнить дорийский говор. Опять удача: я создал множество комических дорийских персонажей — спартанцев, мегарцев и прочих, и поскольку стремился к точности, то специально ходил слушать, как говорят дорийцы — и сам частенько упражнялся в этом наречии дома, безмерно раздражая Федру. За сиракузца мне не сойти, разумеется, как и вообще за сицилийца, но можно было попробовать притвориться коринфянином — кое-какие названия коринфских улиц были мне известны по рассказам деда, бывавшего там с дипломатической миссией.

Эти приятные, утешительные мысли были внезапно прерваны появлением человека в пехотной броне и шлеме, закрывающем лицо, которой мчался прямо ко мне со всей скоростью, на какую были способны его ноги. Его преследовала стайка мальчишек-пастухов, визжащих, свистящих и размахивающих палками и камнями. У одного-двух из них были мечи, которые они, надо полагать, сняли с тел убитых афинян. Беглец определенно был афинянином, и пастушата жаждали его крови. Зрелище было довольно комичное, если подумать, поскольку самому старшему из мальчишек вряд ли было больше двенадцати, но их было не меньше десятка, и можно было не сомневаться, что они прикончат воина, как только догонят. Я не чувствовал никакого желания вмешиваться, но все-таки лягнул коня в бока и поехал навстречу.

— Эй, — окликнул я их с коринфским акцентом, — что тут происходит?

Афинянин остановился и повернулся ко мне; мальчишки тоже.

— Это афинянин, — сказал самый высокий из них, — мы собираемся отрезать ему башку.

— Пожалуйста, если очень хочется, — сказал я беззаботно. — Но это же мотовство.

— Почему мотовство? — спросил высокий.

— Подумай головой, сынок, — сказал я. — Они стоят хороших денег, эти афиняне.

Парень нахмурился; такая мысль ему в голову не приходила.

— Правда, что ли?

— Сорок-пятьдесят статеров — только так, — сказал я. — Полную цену никто не даст, конечно, потому что через пару дней рынки будут кишеть афинянами. Но сорок статеров — это сорок статеров. Сами смотрите.

— А ты его купишь? — с надеждой спросил ребенок.

— Купил бы, если б у меня было сорок статеров, — сказал я. — А у меня их нет.

— Я согласен на тридцать, — решительно сказал мальчик.

— Тридцать у меня тоже нет, — сказал я. — У меня и полстатера не найдется, — я чуть не сказал «обола», но вовремя прикусил язык, — Все, что у меня есть, это лошадь.

— Ладно, — сказал мальчик. — Я возьму лошадь.

Его коллеги принялись яростно протестовать, но он быстро заткнул их, несколько раз приложив мечом плашмя.

— Ну? — поторопил он меня.

— Катись-ка ты, — сказал я. — Эта лошадь стоит двадцати афинян. Да и вообще, кто сказал, что мне нужны афиняне? Как я доведу его до дома, начнем с этого?

— Мы отдадим его тебя связанным, — предложил ребенок помладше.

— И как я его в таком случае повезу, без лошади-то? Головой подумай своей.

Высокий мальчик погрузился молчание, а остальные с почтением ожидали его решения.

— Двадцать статеров, — сказал он. — И это мое последнее предложение.

— Вот что я тебе скажу, — ответил я устало. — Его доспехи стоят где-то пятнадцать. Забирай их, а я добавлю вот эти кольцо и браслет. В них одного серебра на десятку, это не говоря о работе.

— Ладно, — сказал парень мрачно. — Эй вы, стащите с него доспехи.

Дети радостно бросились выполнять его приказ. С пленником они не церемонились. Я стянул с пальца кольцо и снял браслет. Это были подарки Калликрата. Я наклонился и отдал их мальчишке.

— Ты же не умрешь в нищете? — спросил этот поганец.

— Я-то нет, а насчет тебя не знаю, — ответил я. — Ты забыл, что собирался отрезать ему голову?

Дети обмотали руки и шею афинянина сыромятным ремнем и вручили мне свободный конец. Я накинул его себе на запястью и пнул лошадь.

— Куда ты едешь? — спросил мальчик.

— В Акры, — сказал я.

— Самая короткая дорога — это вот так, — сказал он, —у того утеса повернешь налево. Не успеешь оглянуться и ты там.

— Знаю, — ответил я. — Давай двигай, ты, — прикрикнул я на афинянина, — а то получишь сейчас сапогом по жопе.

— Зачем тебе в Акры? — крикнул мальчишка вслед.

— Не твое дело! — крикнул я в ответ и поехал по дороге в сторону гор.

Когда пастушата скрылись из виду, я спрыгнул с лошади и стал развязывать ремень. Это был первый раз, когда мне удалось разглядеть лицо афинянина. Я узнал его.

— Какой же ты засранец, Эвполид, ты знаешь об этом? — яростно сказал он. — Почему ты просто не отдал им эту сраную лошадь?