Любовь Овсянникова - Эхо вечности. Книга 1. Москва–Багдад

Правда, с тех безгрешных пор он очень изменился, обагрил руки человеческой кровью, долго сидел в тюрьме, озлобился... Он и до этого-то был взрывного, какого-то дикого нрава, как будто мстил всему свету за свое сиротство, бедную жизнь в многодетной семье, необходимость трудиться и подчиняться тому, кто платит за труд. Но ведь все так живут. Кто же внушил ему мысли об исключительности и о другом порядке вещей? И зачем? Зачем этот «кто-то» отравил несчастному, нелепому человеку жизнь, изломал его, сделал душу его страшно уродливой?

Александре Сергеевне стало жалко Нестора.

Несколько дней спустя, возможно неделю, к ним в темный вечер пришел Григорий Никифорович Пиваков. Странно пришел — не с улицы, а с огорода, выходящего в балку с обрывистыми глинистыми склонами. Чтобы никто его не увидел, значит. Заходить в дом не стал, вызвал хозяина во двор.

— Только что узнал, браток, извини, если опоздал, — горячим шепотом сообщил он Павлу Емельяновичу.

— А что случилось?

— В эту ночь к тебе явятся махновцы — грабить. Бегите, а? Убьют ведь...

— Куда-а бега-аль... — растерялся от неожиданности Павел Емельянович. — Это есть поздно.

— Тогда возьми это, — Григорий протянул Павлу Емельяновичу наган и патроны. — Понимаю, этого мало. Но сейчас, если ты не против и ничего мне не помешает, принесу что-нибудь посерьезнее.

— Моя не против! Давай неси!

Пока Григорий Никифорович Пиваков ходил за оружием, Павел Емельянович времени не терял — мобилизовал всех женщин, включая жениных учениц и прислугу, выносить из погреба мешки с сахаром, недавно привезенные для продажи, и ими закладывать изнутри окна, двери, укреплять стены, баррикадировать возможные входы с улицы на чердак, задраивать все уязвимые места... Оставил только щели в окнах для обзора и отстреливания.

Григорий Никифорович не обманул, прибыл с охапкой винтовок и боеприпасов. Даже несколько гранат принес.

— Я не брошу вас, — сказал он, — останусь.

— Оставайся, как тебе можно, — согласился Диляков. — А потом уйдешь. Моя есть выход в карьер глины. Я дам тебе науку...

— Ну ты успел... — удивился Григорий. — Выход прорыл?

— Такая времья, — с ошибками и сильным акцентом от волнения сказал чужестранный муж Александры Сергеевны. — Моя готовилась...

После этого они забаррикадировали входную дверь и разошлись по намеченным местам: Агриппина Фотиевна осталась на печи. Туда же взобралась Александра Сергеевна и разместила рядом спящих детей: четырехлетнюю дочь Людмилу и двухмесячного сына Бориса. Ее ученицы и прислуга остались внизу, чтобы посматривать в окна и докладывать мужчинам о виденном.

— Ты стрелять умеешь? — перешел Григорий Никифорович к делу, когда они заняли оборонительные позиции.

— Так, мало-мало могу убит.

— Лучше, конечно, не убивать. Но если они начнут, тогда уж не жалей пуль.

— Карашье, — пообещал Павел Емельянович. — А тебе мы надо? Ты же сам махновца. Помстят они тебья.

— Разберемся, — неопределенно ответил Григорий Никифорович. — Главное, что жечь они сразу не станут, им же твой товар нужен. Это Цетка, сучка, Нестору проболталась, что ты недавно приехал с деньгами, а также чай привез, специи...

— Цетка? А-а... эта. Была она у нас, да.

— Сейчас Нестор злой и голодный, — продолжал Григорий Никифорович, — недавно из окружения вырвался. Ему деньги нужны, продовольствие, а тут ты под руку попался со своим сахаром, с пряностями...

— Моя не виноват, меня товар был для заказ, — смиренно объяснял ситуацию Павел Емельянович. — Махно воюет, а люди живут, кушают, работают. И что ваш Махно, он тоже тут придет?

— Ну, к тебе он вряд ли прибудет, но он тут, да, — у Цетки. И этот налет организовал наверняка он.

— Может, не он, а местные махновцы шалят?

— Не-е... в Славгороде, как и в Гуляйполе, они не посмели бы. Это батьковы огороды.

Шайка махновцев состояла из четырех-пяти человек, при ограниченной видимости посчитать их было трудно. Появились около полуночи. Спешились во дворе, встав кучным образом. Потолкались боками, затем не спеша, по-хозяйски отвели лошадей далеко в сад, затаптывая вскопанные под зиму грядки и ломая на куртинах алеющие астры и багровеющие георгины. Размялись, походили, осваиваясь и изучая место. Некоторые приникли к деревьям, пометили их мочой, другие закурили, словно хотели пропитать здешний воздух дымом и своими миазмами.

Оказывается, они поджидали телегу! Когда та приехала, прогромыхав пустой коробкой, и остановилась у ворот, махновцы приободрились и рассредоточились, изучили обстановку на улице, тенями рассыпались вокруг дома — их ведь вместе с ездовым и его спутниками стало больше. И тут те, кто был у входной двери, приступили к делу — попытались взять хозяев на испуг криками.

— Выходи, халдейское отродье, не отсидишься! — заорали они.

— Не видишь, кто к тебе пожаловал?!

— Сдавай товар бесплатно, тогда живым останешься!

Залегшие в доме люди чутко прислушивались к крикам, стараясь по их интонации определить настроение и намерения бандитов.

— Зачем халдейское {4} 4 Большинство месопотамских (или вавилонских) христиан были несторианами . Эту веру приняли и ассирийцы. В центральной и южной Месопотамии, а позже и в Ираке, несториане именовались халдеями по имени древних вавилонян. Павла Емельяновича могли еще называть халдеем по профессиональной принадлежности, потому что после завоевания Вавилонии мусульманами большинство медиков (врачей и фармацевтов) оставались ассирийцами-несторианами, то есть халдеями. Несториане — последователей Нестория, отрицавшего божественное естество Христа; несторианство осужденного Эфесским Собором Вселенской Церкви 431 года как ересь. ? — шепотом возмутился Павел Емельянович, обращаясь к Григорию Никифоровичу. — Моя ассириец. Притом русский корень. Моя уже не халдей, я же крестился! Я православный!

— У нас этих тонкостей не понимают, — пояснил Григорий Никифорович. — Да плюнь на них!

Поскольку на крики никто не отвечал, махновцы озадачились. Такого у них еще не бывало. Обычно люди просыпались и начинали если не выходить во двор, то пускаться в переговоры, беспокоиться. А тут тишина какая-то глухая... И вроде даже зловещая.

Посовещавшись, открыли стрельбу. Стреляли по окнам, шумно радуясь звону разбитых стекол, по дверям, по стенам, по крыше. От дома летели щепки, отваливались куски кирпичей, звенела и трещала черепичная крыша. Палили с час. Наконец убедились, что это не приведет к цели, потому что дом укреплен изнутри и пули в него не проникают, и остыли. Собравшись с духом, попытались взобраться на крышу. Оборонявшиеся какое-то время отпугивали их от стен выстрелами. Все же полностью контролировать то, что делалось вокруг дома, они не могли. Некоторые махновцы изловчились и попали наверх, затеяли там возню, начали бить по кровле, видимо, пытались разобрать ее. В итоге поняли, что и оттуда проникнуть внутрь не удастся.