Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 2. Презирая дымы и грозы

По всем законам авантюрного жанра, вольность, укоренившаяся в поведении оторванного от дома мужчины, привела Бориса Павловича к тому, что в Симферополе у него появилась женщина. Позже он объяснял, что они с нею делали «бизнес», не больше, но факты свидетельствуют, что в том «бизнесе» была общая касса и все другое. Женщина работала заведующей аптекой, расположенной при училище, и имела доступ к дефицитным лекарствам. Это очень пригодилось курсантам, окружавшим Бориса Павловича, которые на фронте подцепили «дурные болезни». Он рассказывал: «Мы с Жанной успели вылечить половину училища!» Естественно, у него завелись денежки, о которых он помалкивал и не открывался жене в ее приезды, так как не мог объяснить их происхождение. Поэтому и тратил их попусту, как говорится, на свои удовольствия.

Борис Павлович в этом детском по сути прегрешении был далеко не одинок. Такое случалось и с более подготовленными к деньгам людьми. Известная советская актриса Нонна Мордюкова, например, всю Сталинскую премию первой степени потратила на пирожные, то есть проела ее.

Столь легкомысленная жизнь, безусловно, когда-то надоела бы ему, через какой-то большой промежуток времени. Но судьба не решалась на такой эксперимент, и пока что Борису Павловичу нравилась тренькать деньги. Хотя неким чувством осторожности он все-таки обладал и понимал, что веревочке не виться бесконечно, поэтому не столько подумывал оставить сельскую жену и жениться на Жанне, сколько хотел как можно дольше поэксплуатировать пойманную удачу. Типичная ситуация, когда человек гонится за двумя зайцами или пытается усидеть да двух стульях.

Просто пока что он ничего не хотел менять!

Однако вскоре настали перемены, уничтожившие его беспечные планы и самотечные намерения, — в июле 1945 года Бориса Павловича отчислили из училища. Вины за ним никакой не было, и командованию очень не хотелось этого делать, но ситуационных, внешних причин было слишком много, чтобы их игнорировать. Крылись они в пребывании Бориса Павловича в плену, в оккупации. А самое главное — в его самочувствии. Очередной медицинский осмотр выявил у него проблемы с психикой, вызванные перенесенными стрессами от пребывания под расстрелом, от ранения и от других потрясений. Мы бы сказали, что он был слишком заводной, но психиатры формулировали это как-то иначе. До всех этих подробностей докопались и дотошные особисты {5} 5 Особисты — сотрудники особого отдела. Особый отдел — наименование военной контрразведки ВЧК—ГПУ— ОГПУ— НКВД— Комитета государственной безопасности СССР. и военные врачи. Работа такая у них была.

Честно говоря, Борис Павлович, зная обо всех слабых сторонах своей биографии и здоровья, не очень верил в то, что прорвется к высокому положению, и знал, что рано или поздно правда, которую он замалчивал, обнаружится. Он готов был ко всему. Поэтому быстро нашел, чем успокоиться. Беда невелика, думал он, главное, что война закончилась, больше нет фронта и никто ни в кого не стреляет. Действительно, смерть от пули врага ему нигде не угрожала, куда бы он ни попал после училища. Тем не менее вследствие таких неудачных перемен на военной карьере, о которой он если и не мечтал, то подумывал с затаенным желанием, пришлось поставить крест.

Значит, улучшить свою жизнь, заходя с этой стороны, не получилось... Оставался вариант, связанный с Жанной, хотя Борис Павлович и не знал, как им воспользоваться. Он планировал потянуть время и что-нибудь придумать. Но не успел...

Ближе к концу июля, пришло письмо от Прасковьи Яковлевны, в котором сообщалось, что после последнего приезда к нему она забеременела и теперь сильно страдает токсикозом, так что в ближайшее время приехать не сможет. И тут Борис Павлович понял, что не только военная карьера, но и предприимчивая Жанна пролетает мимо него: не мог же он вероломно обойтись женой, ждущей второго ребенка.

Попытка улучшить свое будущее за счет пребывания в Симферополе со всеми его возможностями обидно и бесповоротно не удалась…

Я бесконечно сочувствую молодому Борису Павловичу, который через тернии объективных помех прорывался наверх и у которого это не получилось. Пусть его поступки не отличались безукоризненностью в нравственном отношении, но они были бесхитростны и простительны, ибо он искренне хотел обрести жизнь, подобную багдадской, наполненную богатством и роскошью. Стремиться туда, где человеку чудятся вершины, никому не возбраняется, ибо вершины у каждого свои. Возможно, поэтому Прасковья Яковлевна так хорошо понимала мужа и многое прощала ему. Город, благоустроенные квартиры, асфальт, освещенные улицы и материальный достаток — это была привычная для него среда, желанная и понятная. Как же можно было, вновь обретя ее, расстаться с нею по собственной воле, без принуждения?

Этим свержением вниз бедный Борис Павлович расплачивался за право жить, за свои удачи в поединках со смертью. Все люди, причастные к решению его удела, понимали, что он попал в страшный переплет, из которого не многие бы выкрутились и уцелели, а он оказался молодцом — ему это удалось. В плену он оказался не по своей вине и это доказала военная прокуратура, отменившая поспешное решение военного трибунала. А в результате побега из плена Борис Павлович невольно очутился на оккупированной территории, иначе и быть не могло. Эти события ему не ставили в вину. Но вот за что его немцы помиловали на расстреле? Этому особисты не находили объяснений и это заставляло их перестраховываться.

— Поверь, каждый из нас, кто занимался твоим делом, — доброжелательно говорил ему начальник особого отдела, когда разбирательство осталось позади, — рады, что за тобой нет вины и что ты не понесешь никакого наказания. Но сомнения остаются. А мы не имеем права рисковать. Все случившееся с тобой — пустяк. Живи и работай там, где ты вырос — так к тебе будет меньше вопросов.

— Я понимаю это, — соглашался Борис Павлович с убитым видом.

— Ты и так вытянул счастливый билет, можешь мне поверить, уж я всякого повидал на своем посту, — начальник особого отдела расхаживал по кабинету, изредка поглядывая в окно. — Всякого повидал, — задумчиво повторил он. — А ты живи тихо, не рвись, солдат, в генералы. Так оно будет спокойнее...

— Вот что вы мне советуете... Обидно при моих годах и способностях.

— Обидно? — вскинулся офицер. — Да ты остался живым, практически здоровым! И по сути, тебя не коснулись репрессии! Разве этого мало? Поверь, твоего счастья хватило бы на добрый десяток более печальных судеб.

— Ну, может и так...

— Ни на кого не обижайся, брат-солдат, нет тут ничьей вины. Так сложились обстоятельства. Не была бы наша Родина дороже всего на свете, мы не были бы так придирчивы к отдельным людям и так осторожны. И потом — поправляй свое здоровье. Я думаю, твой диагноз не на всю жизнь.