Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 2. Презирая дымы и грозы

— Вон, смотри, дятел! — показала ему на одну из толстых веток подошедшая дочка.

— Где, не вижу? — заинтересованно всматривался Борис Павлович в крону абрикоса.

— Сюда смотри! — протянула Любовь Борисовна руку.

— Да, теперь вижу. Маленький какой...

Болезнь прогрессировала, настали такие дни, что Борис Павлович уже не мог сам подниматься с постели. Но все равно делал такие попытки — вдруг где-то брал силы и рывком вскакивал, по инерции проделывая пару шатких шагов. Тогда Любовь Борисовна ловила его в объятия, доводила до дивана и усаживала. После продолжительного отдыха медленно отводила на кровать.

Однажды он опять так вскочил и после нескольких шагов всей массой начал валиться на пол. Подхватившаяся Любовь Борисовна не имела сил удерживать его в вертикальном положении. Так вдвоем они и осели вниз. Единственная помощь от Любови Борисовны была та, что она смягчила падение отца, предотвратила удар о предметы и возможные травмы. Борис Павлович лежал в каком-то невероятно скрюченном положении и даже выпрямиться не мог. Дочь вскочила и засуетилась возле него. Подавала ему то одну руку, то две — старалась поднять так, как поднимала с кровати, чтобы он сел. Но и сесть у него не получалось.

Любовь Борисовна брала отца в объятия и тянула вверх, потом пыталась волочить по полу до дивана — все было безрезультатно. Ни на один сантиметр они не сдвигались с места. Было проделано нескольких таких попыток, представляющих собой просто жуткие кувыркания, ибо она рывками отрывала отца от пола и тут же падала вместе с ним, изворачиваясь, однако, так, чтобы отец оставался сверху и не травмировался. В один из таких кувырков Любови Борисовне каким-то чудом удалось приподнять отца, взвалив себе на грудь и сохранив при этом равновесие. Хотя ее поза оказалась весьма неудобной, но это был успех! Дальше она уперлась коленями в стоящее неподалеку кресло, и начала подниматься вместе с Борисом Павловичем. Затем совершенно неестественно перегнулась набок и передвинулась так, что больной оказался у нее на плече. Борис Павлович, понимая намерения дочери, тоже очень старался помочь, обхватил ее за шею и удерживался в таком положении. Его ноги беспомощно волочились по полу. Переместить свою ношу на спину, что было бы удобнее, Любови Борисовне никак не удалось бы, она даже не пыталась это сделать, чтобы опять не рухнуть вниз. Главное было удерживаться на ногах и делать мелкие шажки так, как получалось. Пятясь в какой-то перекошенной позе, она приближалась к цели вместе с отцом. Почувствовав ногами диван, медленно опустилась на него и уже лежа развернулась и столкнула отца с себя.

Когда в дом вошла Прасковья Яковлевна, они успели отдохнуть. Прасковья Яковлевна сразу поняла суть происходящего. А Борис Павлович, увидев ее, как-то на глазах приободрился.

— Ты опять пытался ходить? — ласково спросила Прасковья Яковлевна.

— Та ну да... Пробую силы.

— Пока что их маловато, — Прасковья Яковлевна присела перед мужем: — Ну что, еще полежишь тут?

— Нет, ведите меня на место.

В последние выходные к Борису Павловичу приезжала Светлана, внучка, — попрощаться. Он уже не вставал, но еще был в сознании. А 15 января 2001 года, после Светиного отъезда, впал в кому. Через сутки очнулся, пожаловался на боль в области шеи — пальчиком по ней провел.

— Болит... — сказал.

Любовь Борисовна сделала ему первый обезболивающий укол.

Он опять впал в беспамятство, и уже не чувствовал, как в последний раз его навещала и осматривала Светлана Александровна, врач; не наблюдал, как она изменилась в лице и вздрогнула, почти отпрянула, увидев его сильно исхудавшим...

И опять через сутки Борис Павлович очнулся.

— Мне в бреду видятся подводы, — показал в угол комнаты, — вон оттуда они едут в мою сторону и везут квашеную свеклу.

— Почему вдруг такое привиделось?

— Не знаю, но я прямо слышу запах и даже чувствую вкус той свеклы. Мне очень надоел этот бред, — пожаловался он Любови Борисовне.

— Да ты не бойся, я тебя из любого бреда вытащу. Вот посмотри, сколько у меня всего есть для этого, — Любовь Борисовна кивнула на прикроватный столик, где стояли наготове все препараты, что могли понадобиться для остановки кровотечения, если оно случится.

Врачи почему-то твердили ей, кто кровотечение обязательно возникнет. Может, оно и возникло, не зря же Борису Павловичу чудилась квашеная свекла, но не внешнее, а внутреннее?

И опять Борис Павлович пожаловался коротко:

— Болит.

— Сделать укол? — спросила Любовь Борисовна, и он в ответ только закрыл глаза и попытался кивнуть.

Любовь Борисовна сделала ему второй обезболивающий укол. Вскоре он уснул или впал в беспамятство...

В последнюю ночь, с 18-го на 19-е января, Прасковья Яковлевна с вечера поспала, а затем сменила Любовь Борисовну у постели Бориса Яковлевича, чего ни разу до этого не делала. Любовь Борисовна просто не допускала маму к больному, потому что та начинала плакать и беспокоить его. Но теперь он был в коме... Теперь можно было. Прасковья Яковлевна просидела возле мужа до пяти часов утра, а затем ушла управляться возле коровы.

Любовь Борисовна спала в соседней комнате так, что в открытую дверь видела отца. Она слышала, как мама прошла мимо нее, и понимала, что наступает утро, но продолжала спать. И вдруг проснулась от какого-то изменения. Это Борис Павлович перестал дышать. Она подошла к нему, взяла за руку. Рука была как восковая — мягкая и теплая, но неживая. Что-то изменилось в ней, какая-то легкость из нее ушла...

Стараясь не шуметь, Любовь Борисовна вышла на веранду, выключила отопление, как показывал ей Борис Павлович, и посмотрела в окна. Маму увидела на хозяйственном дворе. Любовь Борисовна высунулась в открытую форточку и позвала ее.

— Что случилось? — спросила Прасковья Яковлевна, выпрямляясь. Видно было, что она ничего плохого не ждет, ни о чем не подозревает.

— Папы не стало, — вынуждена была на расстоянии сообщить Любовь Борисовна.

Это была пятница, Крещение, раннее утро — половина седьмого. Вместе они пошли в спаленку Прасковьи Яковлевны, к телефону, позвонили Алексею Яковлевичу, мужу Любови Борисовны и Александре Борисовне, всех застали дома и всем сообщили печальную новость.

Похороны состоялись 20-го января при прекрасной теплой погоде, так что поминки справили во дворе.

Грустя из-за подступающей старости, Борис Павлович частенько говорил жене:

— Как хорошо нам вдвоем, Паша. Только ведь разлука все равно наступит... Разлука навек.

В такие минуты сжималось сердечко Прасковьи Яковлевны от боли и страха перед днями грядущими, от желания разбиться на осколки, но не допустить разлуки с мужем! Она вспоминала своих родителей, расстрелянных в один день. Евлампия Пантелеевна так и мечтала, чтобы умереть в один день с мужем. Правда, — думала Прасковья Яковлевна, — за осуществление той мечты мои родители заплатили слишком высокой ценой: ранней смертью, да к тому же лютой, насильственной. Жестокосердный бог отнял у них старость и послал страшные душевные пытки перед кончиной, особенно Якову Алексеевичу. Кроткие Евлампия Пантелеевна и Яков Алексеевич никому не мешали, никому не встали поперек дороги, никому не сделали зла. За что же господь так с ними обошелся?