Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 1. Дарители жизни

Действительно, Любовь Борисовна помнила, что ее отец с восторгом (он любил прабу Ирину; что значит общее происхождение!) повторял романтический миф об украденной невесте и об ее экзотических, каких-то заморских корнях. Как теперь становится понятно, Борис Павлович услышал тот миф от тестя или от самой его матери. Но тогда, в детстве, Любовь Борисовна не могла понять, о ком из прабабушек идет речь. Твердо зная, что праба Ирина была местной, а прабабушка Ефросиния Алексеевна приезжей из Макеевки, она на последнюю и грешила. Хотя по трезвому размышлению понимала, что вряд ли ее будущему мужу — вдовцу с четырьмя детьми, человеку в летах — пришла бы мысль об умыкании и пр. О выкрещивании и смене имени в том мифе не говорилось…

Но несомненно, если из двух версий приходилось выбирать более достоверную, то надо останавливаться, конечно, на романтической. Только и от правды сильно отклоняться негоже. Ведь нам точно известно, что прадед Алексей Федорович не мог делать оптовые закупки спиртного, потому что был гуртовщиком и ничем иным для пропитания не торговал. Ну еще в моменты особенного вдохновения занимался хлебопашеством! Так это уже было под старость, когда сил не было водить гурты. Да и потом, трудно представить, чтобы из-за одной украденной невесты весь еврейский род Хассэнов поднялся с насиженного места и перекинулся из города в Славгород, где их потомки так и застряли. Легче было бы силой вернуть беглянку назад.

Поэтому, скорее всего, дело было так: жила-была в Славгороде еврейка Розалия Хассэн из пекарской семьи, которая влюбилась в некоего заезжего красавца, жарко отдалась ему и забеременела. Возможно, перед этим у них были разговоры и планы о женитьбе. Но искуситель тянул резину. Тем временем беременность развивалась, Розалия нервничала, а определенности в отношениях не наступало. Когда же роды завершились благополучным исходом и появилась девочка, красавец, не попрощавшись, резко исчез.

Что было делать? И тут хитрая Розалия вспомнила, что на нее сильно засматривается Алексей Бараненко, видный, обеспеченный и не последний в селе жених. Кажется, стоит поманить его пальцем, как он появится у ее ног.

Недолго думая она рискнула и поманила. И искренне влюбленный в самом деле примчался, не веря своему счастью. Да пустяки, что его возлюбленная обзавелась нагулянным ребенком! Это даже хорошо, потому что иначе не видать бы ему ее, как своего затылка. А потом было выкрещивание, новое имя и долгая совместная жизнь, о которой ни Розалия-Ирина, ни Алексей Федорович ни разу не пожалели…

***

«И вот ее не стало. Она неподвижно лежала в гробу и ничем не отличалась от себя вчерашней, позавчерашней. Даже ее знаменитые родинки, о которых говорили, что они — печать Бога, как будто готовы были снова заплясать на выразительном темном лице. Глядя на него, слегка, однако, пожелтевшее, ничего не зная о цветах жизни и смерти, я не сразу поняла, почему оно стало все же менее темным, чем при жизни.

Бабушка Саша о чем-то тихо переговаривалась с соседями, добиваясь, видимо, сведений о том, кто мыл покойницу. Я же, сообразив все по-своему, дергала ее за юбку в попытках разрешить свои, возникшие уже тут, сомнения.

— Почему праба Ирина раньше не умывалась?

Мой вопрос привлек внимание собравшихся старушек, они начали оглядываться, превратив нас в объект любопытства. Этого бабушка Саша допустить не могла. Тактично, с учетом публики, она развернула маленький театр.

— Не умывалась? Как это?! Ты ошибаешься! — все ее интонации, подкрепленные соответствующими жестами, были необыкновенно выразительными.

— У нее лицо теперь белее, — с восторгом первооткрывателя вещала я.

Бабушка Саша задумалась, перемещая взгляд вдоль усопшей. Наконец улыбнулась:

— Ты не видишь, да? Раньше у нее были косы черные — и лицо казалось черным, а теперь платок белый — и лицо кажется белым.

— Да, — протянула я, подражая взрослым, но тут же снова заявила: — Я первой заметила, что теперь у прабы Ирины белый платок на голове! — сельчане заулыбались, для них очень непривычно звучало слово «праба», сокращенное от «прабабушка».

Тут надо пояснить, что праба Ирина в отличие от местных жителей ходила с непокрытой головой. Только зимой она укутывалась теплыми платками, такими, как и все здешние женщины.

— Это правда, — согласилась бабушка Саша. — Ты первой заметила. Стой тихо.

И она возобновила попытки о чем-то договориться с распорядителями похорон, ибо на селе эту миссию всегда исполняли досужие старушки, «знающие обряд». А через некоторое время я заметила, что плотная толпа вокруг гроба начала двигаться. Пришедшие проститься с прабой Ириной перемещались друг относительно друга, отодвигаясь на задний план, и в комнате их становилось все меньше. Наконец, кроме меня и бабушки Саши тут остались только дед Сеня да сама покойница. Дед Сеня оперся сжатым кулаком о край комода, примостил на кулак русую кудрявую голову и громко, навзрыд заливался слезами, никого не стесняясь. Но вот и к нему приблизилась бабушка Саша, что-то шепнула на ухо. Дед согласно закивал, вынул из кармана скомканный платок и, суетливо вытирая глаза, заторопился из комнаты.

Мне стало интересно — бабушка Саша явно что-то затевала. А она тем временем придвинула к столу, на котором возвышался гроб, низенький табурет и, легко подняв, поставила меня на него.

— Чего вы, бабушка? — пыталась упираться я. — Мне страшно.

— Не смотри, отвернись. Вот так, — удовлетворенно погладила она меня по голове, когда я повернулась спиной к столу и уткнулась лицом в ее многочисленные юбки.

Она все время гладила меня, перебирая косички, теребя банты из новых атласных лент, похлопывая по спине и плечам. Но окончательно отвлечь не смогла, и я ощутила прикосновение чего-то холодного и твердого к опухоли под левым коленом. Первым порывом было сказать об этом бабушке Саше, но тут я услышала, нет — угадала, ее шепот, такой же мерный и неразличимый, как был у бабушки Наташки при заговаривании зубов. Я поняла, что бабушка Саша лечит меня, исцеляет. Холодное и твердое нечто все тыкалось и тыкалось в больное место то разминая его, а то словно подгребая окраины опухоли к центру.

Сколько это продолжалось — не помню. Я оцепенела от страха, когда до меня дошло, что бабушка Саша манипулирует не чем иным, а рукой мертвой прабы Ирмы. Это праба Ирина забирает с собой мои хвори!

Бабушка Саша еще и еще водила по мне мертвой рукой. Было так страшно, что я готова была сорваться и бежать подальше отсюда, от тихой прабы Ирины, от плачущего деда Сени, от бабушки Саши, и только ее теплая рука, заботливо удерживающая меня, помогала преодолевать страх. Бабушка лечит, ей нельзя мешать, — успокаивала я себя. Но успокоила ли? — ведь на этом мои воспоминания о тех событиях обрываются. Помню лишь, что бабушка Саша из комнаты выносила меня на руках — почему? — и я, глядя назад из-за ее плеча, видела, как медленно смыкалась толпа, пропускающая нас к выходу.