Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 1. Дарители жизни

Господи, как прекрасно детство своей забывчивостью! Я забыла эту историю тотчас же. И только спустя годы, прокручивая в памяти свой опыт, наткнулась на нее. А может, так было задумано бабушкой Сашей? Теперь не спросишь, не узнаешь.

Прошло время, в течение которого родители не знали о том, что предприняла бабушка Саша в отношении моей болезни. Они и раньше старались как можно реже посматривать на опухоль, чтобы не внушать мне страх. Хотя теперь я подозреваю, что они боялись накликать беду: если не смотреть — авось пронесет. А теперь, видя меня резвой и веселой, бегающей без устали со сверстниками, несколько успокоились и, казалось, забыли прежние тревоги. И вот настал час снова показать меня районному хирургу. Как и в первый раз, папа положил меня животом на стол, пододвинул ближе к себе керосиновую лампу и, перед тем как ощупать больное место, принялся внимательно его осматривать. Тусклый огонек лампы кидал от меня и от него, низко склонившегося надо мной, неровные тени. Папа долго вздыхал, отводил лампу от ноги и снова приближал так, что я чувствовала ее тепло, — старался по картине теней усмотреть наличие прежнего бугорка вместо полагающейся подколенной впадинки. Но его не было, а впадинка, наоборот, прорисовалась.

До конца своих дней папа помнил, как боялся тогда прикоснуться пальцами к моей ноге. Осмотр длился дольше обычного. Сначала бережно, с опаской, папа прощупал одну ногу, потом другую, сверяя и сравнивая их состояние.

— Паша, ты видишь, она исчезла! — возбужденно сказал он маме. — Попробуй сама, даже не поймешь, какая нога болела.

— Доця, у тебя ножка болит? — одновременно спрашивал он у меня, не доверяя себе.

— Нет.

— А раньше, какая ножка болела: левая или правая?

— Не помню, — уже чуть не ревела я от напряжения.

К хирургу мы больше не поехали. Спустя некоторое время самоуправство бабушки Саши, приведшее меня к чудесному исцелению, конечно, стало известно. После этого папа в случаях особенных своих успехов любил повторять на манер прабы Ирмы:

— Мы знаем! — при этом он так же, как и она, вскидывал вверх указательный палец.

— Причем тут вы? — шутила мама, намекая на то, что праба Ирина — ее родня, а не папина.

— А ты — тем более ни при чем, — парировал он, потому что мама, к сожалению, врачевать катастрофически не умела, хотя и выходила меня из ста болезней».

Пора написать подробнее о детях прабы Ирины.

Был у Якова Алексеевича брат Иван. Любовь Борисовна его видела всего один раз, когда ей было 7 лет. Известно о нем мало, особенно о послевоенных годах, но все же кое-что можно рассказать. Тут уместно вернуться назад и вспомнить войну с немцами.

Фашистская Германия вероломно напала на нашу страну 22 июня 1941 года, причем на рассвете в 4 часа утра, «когда мирно спали дети», как потом писали поэты. Известно, что 22 июня — это день летнего солнцестояния, когда в природе торжествует свет и тепло, наступают самые долгие дни, а ночи укорачиваются и светлеют. В нашей стране накануне этого космического события в школах ежегодно проводились выпускные вечера, и в самую короткую ночь выпускники прощались с учителями и ранней юностью. Это уже давно переросло в традицию. Возник как бы новый праздник, символизирующий мечты о взрослой жизни, праздник молодых чаяний и стремлений. Его настроениями с энтузиазмом проникался весь советский народ.

Так было и в тот год. Всю ночь в городах и селах кипела жизнь, люди гуляли после официальных школьных торжеств, и лишь под утро ушли отдыхать. Наступила тишина. Страна погрузилась в сон. И тут над головами у них загудели вражеские самолеты, из которых посыпались бомбы, в наших городах и селениях прозвучали взрывы. Первым бомбили Киев — как символ славянской колыбели.

Это напоминание приведено для того, чтобы сказать о растерянности и недоумении советских людей, вызванных нападением Германии. Не удивительно, что первые дни обороны были особенно кровопролитные и страшные, ибо в них проявлялось не столько умение воевать, сколько духовный героизм, беспримерная отвага наших защитников. Тем не менее много советских бойцов оказалось в окружении, а затем и в плену, за колючей проволокой. Кажется, что сами немцы не ждали такого потока военнопленных, они только зашли на оккупированную территорию и еще не успели подготовить лагеря для заключенных, как не успели толком разместить гарнизоны; у них все еще оставалось на колесах.

Агрессор ликовал. Немцам казалось, что они уже захватили новые земли и покорили удивительно работящий народ. Теперь надо было, не мешкая, приступать к хозяйничанью. Но собственных рук не хватало, а местное население состояло из стариков да малых детей, ведь даже многие женщины ушли воевать с врагом. Вот и пришлось немцам часть военнопленных увезти в Германию на свои заводы, где тоже рук не хватало; часть расстрелять, а наименее способных к сопротивлению и непригодных для тяжелого труда отпустить по домам. Некоторым военнопленным удалось из концлагерей бежать. Бежали также Яков Алексеевич и Борис Павлович, о чем будет рассказано позже. Оказался на свободе и Иван Алексеевич — его отпустили немцы.

И если беглецы прятались от немцев в малолюдных местах, то те, кого захватчики отпустили со специальной справкой, могли безбоязненно находиться дома. Немцы же понимали дело так, что отпущенные из плена люди являются их потенциальными помощниками, хотя бы из благодарности за помилование. Именно из них они набирали старост и полицаев для управления захваченными территориями.

Из своих потенциальных пособников гитлеровская администрация и в Славгороде начала создавать местные органы власти, назначать старост, формировать «вспомогательную» полицию. Требования предъявлялись такие: чтобы люди не сотрудничали с советскими органами и одновременно обладали организаторскими способностями. Выбор немцев пал на нескольких человек с не самой лучшей репутацией. По понятным причинам мы не станем называть их имена, достаточно сказать, что они не стали изменниками не по своей преданности Родине, а потому что люди воспротивились их назначению в местную оккупационную власть. Тогда еще, в начале войны, это срабатывало. Несколько женщин, среди них и боевая Евлампия Пантелеевна, скорее всего инициатор, пошли в комендатуру и заявили, что не хотят подчиняться людям низким и бесчестным, что, коль уж так повернулось дело, пусть над ними поставят более достойных людей.

— Например, кого вы хотите видеть старостой? — спросили у них в ответ.

Женщины сначала растерялись.

— А хоть бы моего деверя, — вдруг нашлась Евлампия Пантелеевна, — Ивана Алексеевича Бараненко. Он распорядительный человек, его ни в чем нельзя упрекнуть. Раньше был рядовым колхозником.