Шарль Лоран - Шпион Наполеона. Сын Наполеона [Исторические повести]

Сначала он сел на худую скамью, единственную мебель, оставшуюся в чулане. Он сейчас же принялся высчитывать вероятное время, которым он еще располагает.

Для кавалериста с хорошей лошадью необходимо около полутора часов, чтобы проехать от Вертингена в Ульм. На совещание главнокомандующего с генералами и доставление его приказа требовалось два часа, итого три часа с половиной; в течение этого времени никакая внезапная опасность не угрожает его жизни.

Судя по цвету неба, должно быть пять часов утра: заря начинает белить отдаленные части звездного свода над холмами горизонта.

— Пять и три будет восемь, — сказал Шульмейстер. — Если я не освобожусь в восемь с половиною часов, в девять я буду мертв. Кое-что значит знать определенно свою судьбу. Но отдохнем немного; я слишком устал в данный момент, чтобы иметь определенные идеи… Ляжем-ка поудобнее!

Расстегнув куртку, он снял левый сапог и принялся затем за свою правую ногу.

— Черт возьми! — сказал он, прервав тотчас же свои занятия. — Что это такое?

Под кожаным голенищем, наполовину распоротым и доходившим почти до колена, пальцы Шульмейстера почувствовали твердое, длинное, цилиндрическое тело.

— Ах! Я забыл!.. Я еще богат, у меня там сверток в тысячу франков!.. Что значит экономия и порядок, гм! Я угадал, что мне предстоит «расходовать» много денег, чтобы затмить господина Венда. У меня была мысль, что придется употребить на означенное дело этот маленький резерв, который я, к моей радости, теперь нашел. Тысячу франков предстоит промотать в три часа… Я уверен, что у самого банкира Уврара нет столько денег… Что же я сделаю с этим сокровищем?.. Я очень голоден, но я никогда столько не съем, чтобы израсходовать их все. У меня страшная жажда, но где же, черт возьми, здесь погребок?..

Слово «погребок», вероятно, пробудило в его уме новую мысль, так как Шульмейстер моментально исправил равновесие своего туалета и направился к окну. Для ловкого и сильного человека, как он, было бы шуткой проскользнуть через окно, если бы оно не было снабжено железными перекладинами. Но Шульмейстер мечтал не об этом. Зная, что не сможет сделать большего, он ограничился тем, что тихонько просунул голову в один из маленьких квадратов, оставленных свободными между крестом из перекладин. Он остановился лишь, когда его нос коснулся камня, довольный тем, что его глаза обдуло воздухом.

Затем, склоняя голову то в одну сторону, то в другую, он взглядом исследовал окрестности лачуги, где он помещался. Шульмейстер делал это, как человек, привыкший подвергать свои первые впечатления строгой логической критике.

— Да, конечно, — говорил он, — я не вижу ни одной живой души. Простак мог бы заключить, что он один здесь с патрулем, назначенным его стеречь… Но не будем так поспешны, мы не дети, черт возьми!..

После минутного размышления он отошел от окна к двери. Ему было достаточно для этого путешествия двух шагов, и он принялся стучать кулаком в толстые доски двери.

— Что! Что там такое? — сказал грубый голос снаружи.

— Дело в том, товарищ, что я голоден и чувствую жажду. Не спросите ли вы патрульного офицера, чтобы мне дали есть и пить?..

— Нет офицера.

— А! Возможно ли это?

Ответа нет.

— Полно, товарищ, — возразил Шульмейстер, — я знаю, что австрийская армия самая прекрасная, и дисциплина в ней лучше, чем во всей Европе. Наверно, с той минуты, как отряжен караульный пост, офицер, командующий им, приходит проверять, все ли благополучно, и скорее два раза, чем один.

— Нет офицера, — отвечал грубый голос часового.

«Вот так раз! — сказал себе заключенный. — Это хорошо знать! По-видимому, гарнизон не очень здесь многочислен».

— Если нет офицера, — настаивал он громко, — вы не откажите передать мое требование сержанту!

— Он спит.

— Но когда он придет…

— Он не придет.

— Как! Как вы будете меня стеречь все время, и вас никто не сменит?

— Это до вас не касается! Я не должен ни разговаривать с узником, ни позволять ему говорить со мной. Замолчите, или я позову.

— Кого вы позовете?

— Сержанта.

— Хорошо, позовите его; этого именно я и просил у вас.

За дверью послышался грубый смех.

«Положительно, — сказал себе Шульмейстер, — нет никакого сомнения. Я поручен восьми людям, которые привели меня сюда, и деревенский гарнизон, если только он есть, остается безразличен к их действиям».

После некоторого молчания Шульместер пробормотал так, чтобы его услышали, не заметив, что он это делает нарочно.

— Все равно я окоченел!.. Если бы была возможность достать немного водки, я заплатил бы хорошо!

Часовой не отвечал. Шум, произведенный ружейным прикладом, положенным внезапно на землю, позволял предполагать, что перспектива утреннего возлияния вина бесконечно прельщала часового. Может быть, желание, выраженное узником, соответствовало давно лелеянным тайным надеждам тюремщика? Может быть, он нечаянно в нем пробудил усыпленную жажду? Во всяком случае, невозможно обмануться: часовой жаждал выпить.

Шульмейстер предоставил ему на одно мгновение мечтать и ничего более не говорил. Когда он нашел, что солдат созрел для новой попытки к подкупу, он принялся снова говорить, как бы сам с собою.

— Какой я дурак! Слишком рано, чтобы достать выпить. Все жители, должно быть, еще спят. Подождем!

Тяжелые шаги приблизились к двери, к которой Шульмейстер приложил ухо. Голос часового внезапно сделался до невозможности нежным, и через щель двери послышались следующие слова, которые Шульмейстер слушал с опьянением:

— Если у вас есть деньги, чтобы заплатить, то, может быть, удастся достать вам бутылку водки. Хозяин дома только что проснулся.

— Благодарю, товарищ! — отвечал украдкой узник. — Но я поразмыслил, что могу подождать. Полноте! Я не хочу, чтобы вас наказали.

Это притворное благоразумие раздражило жажду часового.

— Меня не увидят. Бесполезно стесняться.

— Но если придут вас сменить в это время? — возразил хитрый Шульмейстер.

— Ранее, как через час, не придут; у нас есть время.

— Ладно! Вы честный молодец! Я согласен. Будьте внимательны; я пропущу под дверь золотую монету, и вы отправитесь искать нашего хозяина, возьмете все, что есть лучшего в его погребе, заплатите ему, а мелочь оставите себе за труды.

Если бы стены имели глаза, то они служили бы в особенности для заключенных, которые настороже от малейшего шума. Шульмейстер видел сквозь дверь, как его караульный наклонился к порогу, он видел этот жест лакомки, с каким солдат искал блаженную монетку, и озадаченное лицо солдата, когда спустя несколько минут ничего не показалось из-под двери.

— Ну, что же! — сказал грубый голос. — Торопитесь! Я не нахожу…