Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

Христо лукаво подольстился: « Круподерницы лучше!» А Ивану сказал, что болгары, «воны як и мы».

— Зовсiм без грошей.

Когда Николай Павлович сидел на балконе, местные жители, приходившие с разных концов села взглянуть на «живого Игнатиева», говорили Дмитрию, шумевшему на зевак «здесь вам не цирк!», что «генерал Игнатиев был нашим заступником от греков, черкесов и турок», и что они готовы на него молиться, как на живую икону.

— Он привёл русское войско! Мы выберем его царём и будем просить у императора Александра!

Благодаря такому мнению, у Николая Павловича всегда был корм для лошадей — правда, за деньги.

Старик Суворов заметил ему, что никогда в прежние войны болгары пальцем не шевелили, чтобы нам помочь.

— Стакана воды не давали.

— Их понять можно. Они мести турецкой боялись, — ответил Игнатьев.

Балканский зной, творец косых зарниц и дикошарых гроз с их бесноватой силищей и злобой, сжигал в полях хлеба, иссушал землю, накидывал петлю удушья на измученных страшной работой людей. А работа, в самом деле, была жуткая: они убивали друг друга. Что может быть кровавей и бессмысленней этого гиблого дела? Спросить бы у неба, но и оно молчит: спеклись уста, потерян голос, и ничего нельзя понять, бессильно горбясь под крестом земной юдоли. Что было, то будет. Болезни и войны. Так надо. И жизнь, и смерть, и злодеяния. Где брат твой, Каин? Кровь пролилась, и поскользнулось человечество на ней, упало, заскользило в пропасть ада.

После разговора с князем Черкасским Игнатьеву пришлось — по приказанию государя — вести переговоры с английским агентом Веллеслеем и австрийцем Гикою. Тому и другому он должен был объяснить всю мерзость поведения турок, обезображивающих мёртвых и раненых.

— Мусульмане отрезают руки, носы, уши, отсекают головы и вызывают тем самым ответное ожесточение, — сообщил он англичанину и продиктовал ему текст телеграммы лорду Дерби. Для подкрепления в Англии партии мира, маркизу Солсбери было добавлено, что Веллеслей нашёл Александра II и графа Игнатьева в прежнем миролюбивом расположении. — Непременно передайте маркизу, что, не делая предложений о мире, турки принудят нас вопреки желанию государя дойти до Константинополя и стать на высотах, командующих Босфором, — проговорил Николай Павлович и наставительно прибавил: — Англия имеет одно лишь средство предупредить это событие — принудить турок просить у нас мира на наших условиях.

Во втором часу пополудни, после внезапного шумного ливня, от главнокомандующего пришло известие, что балканский проход, ведущий в Хан-Кёй до Ески-Загры, занят второго июля Гурко. Потери были небольшие. Так как перевал у селения Шибка был хорошо укреплён турками, то Гурко пошёл к Казанлыку, надеясь атаковать перевал с юга в то время, когда отряд, посланный из Тырново, будет атаковать турецкий фронт с севера. К сожалению, от Криденера вестей не было, хотя весь день была слышна пальба со стороны Никополя.

Получив известие о переходе Балкан, государь вместе с Игнатьевым, который в этот день дежурил, объехал бивак войска и объявил добрую весть. Затем они попили чаю и полюбовались тонким серпиком новой луны. Ночь была тихая, тёплая. В десятом часу раздался сигнал на молитву. В расположении трёх конвойных сотен и одной гвардейской роты послышалось стройное пение. Александр II снял фуражку, и все, кто в это время был при нём, стали молиться. Минуты потекли благоговейные. Николай Павлович чувствовал, что и государь, и он сам, и все, кто были в ставке, мысленно и духовно соединялись с воинами, готовыми ежечасно отдать свою жизнь за царя и Отечество. В этой обстановке летней ночи, при слабом лунном освещении, вид православного монарха, ополчившегося за своих единоверцев и молящегося на земле Болгарии, когда с часу на час можно было ожидать нападения турок с обоих флангов, показался Игнатьеву многозначительным и поэтичным. Стихи так и просились на перо!

В шесть часов утра главная квартира двинулась по предназначенному пути, чтобы присоединиться к биваку наследника престола, оставив у себя в тылу бригаду князя Шаховского, охранявшего систовский мост. Двадцать шесть вёрст Николай Павлович прошёл с государем верхом в сопровождении трёх сотен казаков, как на манёврах. Через пять часов езды император повстречался с сыном у деревни Павлово, где рущукский отряд стоял уже шесть дней. Солдаты испеклись на солнце.

Игнатьев отлично выдержал поход, хотя от долгого сидения на лошади побаливала левая нога.

Не успел он прилечь отдохнуть, как по биваку разнеслась весть, что его тёзка барон Криденер выдержал вчера жестокий бой, который длился до позднего вечера, и, наконец, взял Никополь, пленив шесть тысяч человек с двумя пашами. Турками командовал Гассан-паша, генерал-лейтенант, человек умный, храбрый, энергичный, упорно защищавший крепость. Трофеи получились знатные: восемьдесят два крепостных орудия, из них три крупповских, последней разработки; два монитора, подбитых нашей артиллерией, и целая гора оружия.

Ура! ура! и ещё раз ура! Теперь наш правый фланг был обеспечен, и можно было двигаться вперёд.

Принимая депутатов из Белграда, слёзно просивших денег на войну, Игнатьев посоветовал сербам отозвать из Стамбула их посланника Христича и заявить Порте, что турки совершают такие неистовства в ближайшем соседстве Сербии, что она не может более оставаться равнодушною, и обязана защитить беззащитных, заняв местность Старой Сербии и Ниш.

— Нам всего выгоднее, чтобы сербские войска немедленно шли на Софию и парализовали левый фланг турецкой армии, — тоном, не терпящим возражений, заявил Николай Павлович, обращаясь непосредственно к дяде князя Милана Катарджи, который возглавлял белградцев. — Я прошу передать от меня Милану и Ристичу, что если Сербия не сделает того, что я сказал, а именно, не двинет своё войско на Софию в ближайшие двенадцать дней, то я от Сербии отказываюсь — наотрез! Я — неизменный её защитник. — Игнатьев твёрдо знал, что только война в одну кампанию давала возможность России избежать вмешательства Европы.

— В таком случае, — с самым наивным выражением лица начал препираться Катарджи, но взгляд Игнатьева был столь красноречив, что он незамедлительно умолк.

— В таком случае, — вместо него заговорил Николай Павлович, чувствуя, как в жилах закипает кровь, — историческая миссия княжества более не существует. Рано или поздно Сербия поплатится за своенравие и будет захвачена Австрией. Лучше ей совсем не трогаться и сидеть смирно, нежели опоздать к тому святому дню, когда мы станем биться за Софию. Или вы явитесь на помощь лишь тогда, когда мы станем трактовать о мире?