Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

«Впрочем, — размышлял Игнатьев, лёжа у себя в палатке, — надо свыкаться с недостатками, присущими более или менее каждому человеку, стараясь избавить себя от дурных качеств».

Екатерина Леонидовна писала ему регулярно, сообщала о здоровье детей и о делах в имении. Он на расстоянии давал советы по ведению хозяйства и освещал военные события.

После второй неудачи под Плевной весь план действий нашей армии подвергся коренному пересмотру. Гурко отошёл в Балканы, оставив Казанлык и поручив болгар попечению местных турок. Войска остались в оборонительном положении, дожидаясь подкрепления. Александр II пожелал держать царскую квартиру в Беле, которую Игнатьев переименовал в «Грязи» из-за массы нечистот и всевозможной дряни. В разговоре с Боткиным Николай Павлович сказал: — Бывают два способа действий: один медленный, систематический, но прочный. Другой — быстрый, решительный, но без риска. Главнокомандующий ухитрился соединить недостатки обоих способов. Мы действуем постоянно необдуманно, неосмотрительно и медленно. Солдаты великолепные, но главные начальники плохие. Общее распоряжение, как боевое, так, в особенности, и хозяйственное, никуда не годится. Лишь Скобелев 2-й и Драгомиров внушают к себе доверие своими боевыми качествами. А многие корпусные и дивизионные командиры уже нравственно осуждены. Бездействие генерала Крылова позволило Осману-паше запастись провизией и боеприпасами не на неделю, не на месяц, на два месяца, — выбросил вперёд два своих пальца Игнатьев, и это выглядело больше, чем упрёком.

— Я вас прекрасно понимаю, — живо отозвался Боткин. — Всякая неудача должна позором ложиться на тех, кто проявил преступную халатность и не сумел воспользоваться доблестью и силой русского воина.

— Пока шли вперёд и надеялись на скорую победу, войска были бодры.

— И удивительно здоровы! — с неподдельным восхищением сказал Сергей Петрович и глаза его за линзами очков, как будто распахнулись настежь. — А теперь стоянка, плохой корм и вредные условия, хотя бы тот же зной и мухи, начинают увеличивать число больных. В основном страдают лихорадкой и поносом.

— На его месте императора я бы не вытерпел и сам повёл войска, приняв командование, — честно признался Игнатьев.

— Да нет, — возразил Сергей Петрович, — всего лучше его величеству отъехать в Петербург, удалившись на месяц из армии. Ведь с нашей стороны, насколько я могу судить, ничего решительного до тех пор предпринято не будет. Армия ждёт подкреплений.

Николай Павлович в раздумье склонил голову, немного подкрутил усы и вновь поднял глаза.

— Сергей Петрович, — обратился он к лейб-медику, давая тому возможность вникнуть в вопрос по существу, — всё дело в том, что впереди зима. В главной квартире, кажется, забыли, что на Балканах в сентябре выпадет снег. Переходить их будет трудно. Даже очень.

На другой день Игнатьева стало знобить. В висках стучало, сердце бухало, как после быстрого подъёма в гору. «Значит, прилив к голове, — сразу подумал он, — был первым приступом назойливой, несносной, местной лихорадки». Несмотря на слабость, Николай Павлович решил пересилить болезнь: отходиться, принимая в то же время aconit вместе с ipeca. До полудня он держался, а потом сильный жар сбил его с ног. Пульс дошёл до ста. Его осмотрел Боткин и уложил в постель.

— Температура за сорок, пульс — сто двадцать. Пароксизм может быть долгим, поэтому я назначаю вам хинин и никакого aconita!

Сергей Петрович прибегал к Игнатьеву по пять раз на день и просил не озабочивать себя политикой. Позже он сказал, что Николай Павлович бредил, в полный голос разговаривал с царём, главнокомандующим, военным министром и Адлербергом, выявляя ошибки, предупреждая о последствиях и указывая на способы действия.

Хотя Боткин ревниво оберегал Игнатьева от посетителей, не пуская к нему никого, пока был жар, все выказали больному большое участие.

Все товарищи генерал-адъютанты, свита его величества и «константинопольцы навещали Николая Павловича, но им было запрещено толковать с ним о положении дел. Адлерберг, Суворов, Милютин заходили к нему неоднократно. И, наконец, в три часа дня, когда Николай Павлович вздремнул, его посетил государь. Игнатьеву даже помстилось, что он снова бредит.

— Ваше величество, да Вы ли это? Боткин говорит, что я во сне толковал с Вами и великим князем Николаем Николаевичем.

— Я, я, — с улыбкой подтвердил Александр II, сел около постели и долго беседовал, встав лишь тогда, когда Игнатьев начал с жаром говорить о необходимости выйти из сложившегося положения и о том, что Кавказ — подвздошина России. — Кавказ надо беречь! И всем, кто тянется к нему, нужно давать по рукам. Сначала по рукам, а потом под зад коленом.

— Вижу, что я растревожил тебя, — сказал государь, поднимаясь со стула, — успокойся и думай лишь о собственном здоровье. Набирайся поскорее сил. Господь милостив — всё поправится.

От этих благожелательных слов в болгарской хате, куда поместили Николая Павловича на время болезни, как бы сразу просияло, и он тотчас по уходу его величества написал письмо родителям.

Спустя четыре дня, Боткин осмотрел Игнатьева, поздравил, что селезёнка и печень не увеличены, и выразил уверенность, что лихорадка больше не вернётся.

— Пароксизмов опасаться нечего. Пейте красное вино, нагуливайте аппетит и возвращайтесь в строй, — посоветовал ему Сергей Петрович и, видя недоумённый взгляд Игнатьева, шутливо погрозил: — По рюмке в день.

По его небрежно-снисходительному тону, Николай Павлович понял, что легко отделался. Болезнь могла бы протекать гораздо хуже.

Флигель-адъютант полковник Григорий Александрович Милорадович доставил ему длинное письмо от Екатерины Леонидовны и от детей, и сказал, что Церетелев собственноручно взял в плен турецкого полковника и теперь ездит на его лошади — арабском иноходце.

Поблагодарив Милорадовича за письмо и написав жене о том, что он избавился от лихорадки, Николай Павлович прокатился с Дмитрием в коляске за реку Янтру. После болезни ему захотелось подняться на гору и подышать другим воздухом, нежели в треклятой Беле, где всё было пропитано падалью, миазмами и нечистотами. Игнатьев считал, что в гигиеническом отношении хуже места во всей Болгарии не было.

Когда вернулся, к нему наведались князь Суворов и генерал Вердер, сидевшие в гостях довольно долго. Суворов сообщил, что через два дня главная квартира переходит в Горный Студень, куда отступили отбитые от Плевны войска.

— Это в тридцати верстах от систовского моста, — уточнил князь, а генерал Вердер, мундир которого украшал прусский орден Чёрного Орла, сказал, что румыны заняли Никополь и двигают свою тридцатитысячную армию для совместного действия с нами. — Сербы так же начнут на этих днях, — сообщил агент австрийского Генштаба.