Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

Хаос на железных дорог поразил его своим размахом. Станции были загромождены вагонами с овчинными полушубками и понтонами для армии, в то время, как солдаты, нуждавшиеся в зимней одежде при переходе через Балканы и преодолевшие их ценою огромных потерь, грелись теперь на южном солнце. Румынские прохвосты нагло расхищали армейское добро и провиант. Но настоящая беда была не в этом. Положение дел русской армии усугубило то, что девятнадцатого января, в тот самый день, когда Игнатьев ступил на перрон Бухареста, в Андрианополе великий князь Николай Николаевич подписал перемирие. Проведённая демаркационная линия остановила наши войска в двух переходах от Стамбула. Шумла, Булаир и Босфор стали недосягаемы. Ситуация переменилось в одночасье. Но Игнатьев этого не знал, да и не мог пока знать. Он вручил Карлу Румынскому письмо государя и отбил телеграмму Нелидову: «Доложите великому князю, что встретил здесь большие затруднения по вопросу о Бессарабии, задержавшие меня на два дня. Сообщите мне в Тырново о положении дела и переговорах с турками… Еду завтра. До скорого свидания». Телеграфировал и канцлеру, сообщив ему о том, что разговор с правителем Румынии был неприятно тяжёлым. Карлу I хотелось сохранить в глазах румын своё достоинство. Уступку части Бессарабии он надеялся восполнить десятком приграничных сёл России, населённых молдаванами. Николай Павлович категорически отверг исправление русской границы. Таким же нелёгким вышел и его разговор с главой румынского правительства Братиану и министром иностранных дел Когельничану. Оба желали получить за Бессарабию наибольшее вознаграждение. А князю Горчакову хотелось, чтобы Игнатьев сделал за два дня то, что он сам со всеми своими советниками должен был достичь в течение шести месяцев своего пребывания в Бухаресте. Помимо этого, канцлер стал слать Игнатьеву вдогонку телеграммы, изменяющие тот образ действий, который был выработан на совещании у государя. В телеграмме от восемнадцатого января, князь Горчаков сообщил об отношении Австрии к предстоящим переговорам. «Андраши нам заявил, что, ознакомившись с сообщёнными ему нами основаниями мира, он не может согласиться на заключение нами мира с глазу на глаз с Портою, и что он должен будет подать в отставку, если мы не согласимся на европейскую конференцию, которая бы и утвердила окончательный мир. Я ответил, что мы не предполагаем сами разрешить вопросы, имеющие европейское значение, и рад, что перемирие будет заключено не иначе, как с принятием Портою наших предварительных основных мирных; мы не возражаем против европейского соглашения, что переговоры, вам порученные, — писал канцлер Игнатьеву, — только прелиминарные и что от Австрии зависит предложить великим державам или конференцию министров иностранных дел, или же всякий другой способ европейского соглашения. В наших прелиминарных условиях договора промолчите вопрос о проливах, как дело исключительно и очевидно европейское».

Николай Павлович прочёл текст телеграммы и недоумённо хмыкнул. «Странно, что канцлер России так озаботился будущей служебной карьерой графа Андраши, испугавшись его отставки». Игнатьев же, напротив, всей душою этого хотел, лишь бы Россия не угодила в расставленные венгром силки и обошлась без конференций. Мало того, отставка Андраши совершенно не касалась российского МИДа. Самый удобный случай сказать: «Скатертью дорога!» Спрятав телеграмму в свой портфель и собирая саквояж в дорогу, Николай Павлович не мог отделаться от ощущения гадливости после прочтения депеши Горчакова. «Несчастная Россия! — думал он. — Тебя всё время предают временщики. — На глазах едва не выступили слёзы. Спрашивалось, почему Россия, пролившая кровь сотни тысяч своих прекраснейших сынов, издержавшая сотни и сотни миллионов рублей, воевавшая в одиночку, должна была теперь выжидательно заглядывать в глаза Европе и гадать, что та изволит сказать по случаю поражения Турции и в виду военного успеха России? Если всегда и во всём быть слепым исполнителем чужой воли, войти в роль вечного угодника мифически миролюбивой Европы, то тогда и вовсе не стоило начинать войну! Испытывая нравственное отвращение и к злобно-требовательному графу Андраши, и к легкомысленно-уступчивому князю Горчакову, Игнатьев с негодованием задавался вопросом: почему Россия не имеет права заключить договор с Портой «с глазу на глаз», когда Бисмарк все свои вопросы решал самостоятельно, с явным нарушением постановлений Венского конгресса? Так было и в 1866 году, и в 1871! Малодушие нашей внешней политики, постоянное заискивание и пресмыкание Горчакова перед европейским ареопагом делали понятным тютчевский сарказм: «Как же называют человека, который не сознаёт своей личности? Его называют кретином. Так вот сей кретин это наша политика».

Двадцать второго января Николай Павлович заплатил за проживание в гостинице, сдал портье ключи и вместе с Александром Константиновичем Базили выехал из Бухареста. Вслед за ними должны были ехать Щербачёв и Вурцель, чиновники МИДа. Сначала Игнатьев и Базили ехали по железной дороге, затем в экипаже до главной квартиры великого князя Алексея Александровича, командовавшего нашими судами на Дунае. В это время на Дунае начался ледоход. Переправиться на другой берег против Брестовца, где стояла главная квартира наследника цесаревича, не представлялось возможным. Николай Павлович не знал, что ему делать? появилась мысль вернуться в Одессу и сесть на пароход, но он отказался от неё, так как железная дорога была забита поездами. Чтобы скорее добраться до Андрианополя, где уже находился главнокомандующий, Игнатьев рискнул перевалить Балканы.

Алексей Александрович помог Игнатьеву и Базили во время ледохода перебраться через реку на гребном судне. На другом берегу их ждала коляска, высланная по приказу цесаревича. В ней они быстро домчались до Брестовца, где была ставка наследника, командовавшего войсками восточного крыла армии, расположенными между Рущуком, Шумлою и рекой Янтрою с её скалистою долиной и своенравно извилистым руслом.

Великий князь Александр Александрович пригласил своих гостей к столу, расспросил о петербургских новостях, а затем уединился с Игнатьевым у себя в кабинете и по секрету сообщил о заключённом в Андрианополе перемирии.

— Теперь мы с турками друзья, — иронично усмехнулся цесаревич.

Для Игнатьева это было полной неожиданностью. Он непроизвольно зажмурился и даже потряс головой, точно ослеплённый молнией, сверкнувшей слишком близко.

— Плохо дело, ваше высочество, исправить его будет чрезвычайно трудно, — сокрушённо сказал Николай Павлович, поймав себя на мысли, что дипломатия канцлера напоминает даму, которая, поддаваясь обольщению, сама пыталась обольстить и… увлеклась, обольщая.