Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

Николай Павлович председательствовал на ней совместно с Савфетом-пашой, министром иностранных дел Турции. Это был добрейший турок, милый, смирный, работящий, склонный к полноте, что вполне естественно при его любви к шербету, французским пирожным и шоколадным конфетам, рассованным по всем его карманам. Самым активным помощником Игнатьева на этой конференции был маркиз Солсбери, о котором стали говорить, что он затмил Игнатьева в своей любви к болгарам. Представители держав сошлись на игнатьевском проекте автономии для Боснии, Герцеговины и Болгарии, однако последняя, в угоду Австро-Венгрии, была поделена на карте в меридиальном направлении — на восточную и западную. И, если по выражению Шекспира «весь мир театр», то можно было ожидать, что конференция, воспринимаемая многими, как шутовское представление, будет, в конце концов, освистана с галёрки; но свистеть было некому, так как вместо обидного свиста раздались… пушечные выстрелы.

В день, когда конференция готовилась официально объявить своё решение, Абдул-Хамид II, с благословения английского парламента и сэра Генри Эллиота, срочно возвращённого в Константинополь, дабы «держать руку на пульсе», проделал ошеломительный манёвр: под гром пушечного салюта министр иностранных дел Турции Савфет-паша зачитал высочайший акт, согласно которому османская империя становилась конституционной. И по мере того, как оглушительно палили пушки, зал заседаний превращался в прозекторскую, где на глазах посланников шести европейских держав — Англии, Франции, Германии, Австро-Венгрии, России и Италии — турки потрошили едва остывший труп злосчастной конференции.

Зачитав акт, Савфет-паша скромно потупил глаза и объявил труды послов напрасными.

— Конституция уже дарует своим подданным все необходимые реформы.

— Нет-нет! — возразил Николай Павлович, неожиданно подумав, что загадочная смерть Абдул-Азиса это легендарный ящик Пандоры, из которого, как упыри, стали вылетать напасти. — Я требую, причём, категорически! утвердить отдельным актом наше общее решение. — Сдаваться он не собирался. Тем более, что схватка только началась.

Австро-венгерский посол Франц Зичи вручил Мидхату-паше ноту графа Андраши, заведомо обидную для Порты: текст ультиматума был составлен таким образом, что почти каждый его пункт требовал от турецкой конституционной монархии отказа от прежнего, ничем не ограниченного, суверенитета и, следовательно, был невыполним. Требуя присоединения к Австро-Венгрии Боснии и Герцеговины, и тем самым расчленяя Турцию, Вена стояла на своём, словно несносная кокетка, уверенная в том, что нет мужчины, способного устоять перед её чарами. И никто не смог бы доказать в этот момент, что её простодушие постыдно, а непроходимая глупость ужасна, ибо они вели к войне России с Турцией.

Ультиматум Австрии намеренно был заострён, как трёхгранный штык русского воина.

Прочитав ноту министра иностранных дел австро-венгерского правительства, Абдул-Хамид II, по всей видимости, так живо представил себе сцену четвертования проклятого мадьяра, что немедля изорвал официальную бумагу на мелкие кусочки.

Турецкие газеты писали, что воинственность Порты отныне направляется против всего, окружающего её, мира, крайне враждебного ей. Против Вены, против Петербурга, против всех, кто жаждет растерзать империю османов, как только она дрогнет и выкажет слабость.

Италия встала на сторону России.

Франция вела себя так, словно её это никак не касается. Скромность непорочной девушки читалась на лице её посла.

Германия попробовала было возвысить свой голос, но Турция не желала слушать; мало того, она не хотела верить тому, чему для собственной выгоды должна была поверить тотчас.

Мидхат-паша, ставший при Абдул-Хамиде II верховным везиром, сделал вид, что он бессилен что-либо предпринять: конституция есть конституция.

— Султан осчастливил всех граждан Блистательной Порты! — голосом партийного трибуна уведомил он иноземных дипломатов. — Иного счастья им не нужно.

Душой разыгранной комедии был Генри Эллиот, успевший ободрить Мидхата: «Не бойтесь осложнений. Мы вас выручим».

Кто эти «мы» сказано не было.

— Я уже слышу гром оваций в английском парламенте, — взбешённо произнёс Николай Павлович, твёрдо убеждённый в том, что конституционная монархия это сколопендра, пожирающая самоё себя, а сама мидхатовская конституция это узаконенный рычаг диверсии и против Турции, и против России. Да и вообще, наивно было полагать, что вместе с гибелью Абдул-Азиса и провозглашением конституции, пришёл конец османской деспотии. Чиновная мелюзга и политические крохоборы, втайне сочувствуя друг другу, сделают всё, чтобы отбросы общества вновь пополняли их ряды, под видом «представителей» народа.

Послы стали покидать зал заседаний, шумно выражая недовольство. Принятие и подписание Абдул-Хамидом II конституции сорвало все их планы. Больше всех был расстроен Игнатьев. Ему не надо было объяснять, откуда дует ветер. Кто был заинтересован в государственном перевороте в Турции? Англия и Австро-Венгрия. Прежде всего, Англия, видевшая в смене власти хаос, разруху и новые займы. Как говорят французы, чтобы приготовить яичницу, надо разбить яйца.

— Всем достанется, — собрал он со стола свои бумаги и передал портфель секретарю. — И тем, кто шьёт, и тем, кто порет.

Чтобы как-то спасти «свои лица», державы вынуждены были отозвать своих послов из Константинополя. Порта дала им на сборы двадцать четыре часа. Этот шаг, однако, не означал разрыва дипломатических отношений: поверенные в делах были оставлены.

— В противном случае все будут арестованы, — злорадно объявил Мидхат-паша. Его злорадство было объяснимо. Он своего добился: взашей вытолкал российского посла — вон из Стамбула! — как и обещал.

День 8 января нового 1877 года выдался солнечным, радостно-ясным, почти что весенним, но Николай Павлович был мрачен и едва ли не рычал от ярости: «У, деспоты, халифы, садразамы! Ни дна вам, ни покрышки! Сколько же вы будете испытывать моё терпение?»

— Гони! — сказал он кучеру Ивану, и его посольская карета в сопровождении эскорта черногорцев помчалась прочь от здания адмиралтейства.

Мгновением позже за ним проследовали маркиз Солсбери и Генри Эллиот; тот и другой в своих парадных экипажах: на совещании все жутко перессорились.

— Покатили бочку с пивом, да не в нашу хату! — нарочито бодрым тоном произнёс Игнатьев, сообщив жене об эвакуации посольства.

— Выгоняют?

— С треском! Турки объявили нам войну.

Лицо Екатерины Леонидовны заметно побледнело. Чего боишься, то и случается. Если турки дали время ровно на то, чтобы собрать вещи и дать дёру, значит, надо поспешать. Иначе в окна полетят каменья, со звоном посыпятся стёкла, и за жизнь членов посольства никто не даст медной полушки.