Сергей Зайцев - Побеждая — оглянись

— Гот Ёрмунрекк прислал ко мне Гиттофа, с ним — подарки и слова о женитьбе на моей дочери. Я дал согласие!

— Он же стар!

— Он велик! И род Амалов всегда молод.

Град Веселинов встретил ладью скрином отворяемых ворот. Челядины и смерды вошли в воду, сильными руками ухватились за борта, подняли судно, упёрлись плечами в днище. И вместе с людьми вынесли ладью на берег. Осторожно поставили. Отошли, тяжело дышали:

— Легка свейская ладья. Это нарочитые тяжелы. Сила! Хотя и молоды.

Крупные косматые выжлецы, пригибая к земле головы, кружили возле гостей. Кружили медленно, с глухим урчанием, по-волчьи выгнув хвосты.

Кормчий сказал десятнику:

— Собаки хороши, зверьми глядят.

— Они и есть звери! — засмеялся Нечволод.

Уже сидели в чертоге вельможные старцы. Чинно, недвижно. Смотрели прямо перед собой. Так повелось у старости их: мало любопытного на свея глядеть, мало любопытного — слушать свейские байки; куда важнее достоинство чтить — чтить годы свои и своё знание. Ведь и они были молоды в Келагастовы времена, и они совершали славные подвиги, о которых упоминают и сейчас, и они шумели, сиживали на долгих пирах. И с тех легендарных времён хорошо известно старцам, что будет делаться теперь и что будет после. Всё испытано ими, всё уж скучно им. Те, что собрались здесь, молоды, им ещё не надоело. Будут пить, будут петь, будут спать. Что нового в этом? Жизнь проста. Не ищи сложностей в ней. Подчиняйся её законам и не ропщи. Всё будет славно! Прибейся к тихому берегу, куда занесёт течение, закрепись там, тогда незаметно доживёшь до седин. Что ещё нужно человеку? А бороться начнёшь — потонешь, косточки растеряешь по дну, раки клешнями проколют твои глаза, а зубатые сомы высосут кровь. И с зелёным илом смешается белое тело твоё.

Так сидели именитые, эту премудрость обдумывали и молча кивали друг другу, соглашались: «Да, жизнь проста! Молодости нужен шум, так всегда было. Старости нужен покой. Так всегда будет». Поэтому часто злились старцы на тех, кто громким словом или смехом нарушат их покой...

Для начала Тать с Бьёрном схватились на руках. Легко осилил Тать Бьёрна. И сказал свейский конунг:

— Признаю, сил не убавилось в тебе. Даже не медвежья у Татя сила! Помню, как пришёл ты на пир Келагаста. И суд, и милость риксову помню, и кольцо у тебя на ладони. По-прежнему крепок Тать! Не берут его годы. И по-прежнему, видно, удачлив.

— Ты-то где не удачлив был?

Задумался свей. Так ответил:

— Скажу. Ведь и я хотел то кольцо взять. Все хотели! А Келагаст не дал. Знал Келагаст, в которой тушке спрятано кольцо. Видишь, не дал побратиму! Подумал он, наверное: «Бьёрну дам, а он вместо опеки власть приберёт»... Не доверил побратиму рикс, а доверил тебе за три правды и за силу твою.

Откашлялся кто-то из старцев:

— Нет, Бьёрн, не знал Келагаст, где спрятано кольцо. Иначе не избрал бы смерда, а избрал бы именитого. Ему бы больше поверил.

Оглянулся свей на вельможных и не стал возражать на последние слова; промолчал об этом, сказал о другом:

— Славного сокола вырастил ты. На этого сокола глядя, теперь жалеет старый Бьёрн, что не был в тот день удачлив.

За нижними столами шумели нарочитые и свей. Повставали с мест, с кубками в руках собрались вокруг десятника. А развесёлый Нечволод вспоминал, как однажды с похмелья забрёл к вдовой югрянке и попросил вынести ему воды или квасу... А вдовица ему браги принесла. Раз принесла, другой... На дворе и смеркаться начало. Да что-то отяжелели тогда у десятника ноги, распарило его в тепле, мление пошло по всему телу. И всё-таки уговорила югрянка Нечволода заночевать, согласился он. А у вдовицы ещё молодая дева жила. Та, что из погорелых. Краса-дева! Косы — в руку толщиной, кокошник янтарём обшит. И не разобрать было, что краше: кокошник или дева! И заночевал Нечволод, а поутру ещё попробовал браги, похвалил и ко граду вернулся навеселе...

Тут засмеялись нарочитые:

— Хитёр, брат! Но не отвертишься. Ночью-то, скажи, что было? Вдовицу отблагодарил за брагу?

Нечволод лукаво щурился, пил из кубка меды. Все ждали. Он усы рукавом промокнул, ответил:

— А как же! Только вот ведь промашка вышла! Ночью-то темно. Попробуй отличи, где вдовица? Кого благодарить? Так, чтобы не перепутать, взялся для верности обеих благодарить. Но напутал всё же, обе девами оказались.

— Так вдовица же...

— Кто их, дев, разберёт? Однако нечисто дело.

Смеялись свеи и нарочитые, не верили:

— Не бывает такого!

А десятник уже за другим кубком тянулся. И все иные вместе с ним. Кто прежнего допить не успел, у того давно расплескалось.

— У югров всякое может быть, — рассудил кормчий. — Все югры — колдуны...

Сказал Тать Бьёрну:

— Ты не величь заслуг моих, скромны они. Я всего лишь держал своё слово и верил в сказанную правду.

А Добуж-княжич, пряча под столом беспалую руку, левой рукой поднял кубок:

— Всем известно, что скрытен Тать! И похвал не приемлет. За тебя, Тать, кубок вознесу и за долгое здравие твоё!

Выпили и Бьёрн-свей, и Бож. И кунигунда пригубила за годы Татевы. Добуж между тем говорил:

— Гудвейг-кунигунда хороша!.. Будто для рикса нашего создана. Глядите! Рядом сидят, все в красе. А раздели, — кажется, поблекнут.

Промолчал Бьёрн, смутилась юная Гудвейг. Гиттоф-гот сделался мрачен, ему не нравилось, что Веселинов-рикс рядом с собой посадил свейскую деву. Гот не спускал с них глаз.

А вельможные с укоризной посмотрели на Добужа, заговорили громко, стали звать челядина с ковшом. Но за этим деланным шумом между собой осуждали княжича:

— Жила в лесу кукушка, которая не умела считать. Но куковала она больше всех, с утра до ночи. И все подумали, что она лучше всех считает. Прокуковать столько!

Согласились:

— Так и Добуж! Сам не знает, о чём говорит.

Другие, бороды теребя, возразили:

— Княжич всегда знает, что говорит. Лишнего слова не промолвит. А теперь он затеял что-то. Увидите!

— Он гостей обижает. Кунигунда не риксу наречена.

— Увидим. Но за тем готом последим. Что-то мрачен он.

Спросил Тать:

— Скажи, Бьёрн, каков Германарих?

Оживился, ответил свей:

— Про него говорят готы: «Хочешь конунгом стать — держись за стремя Ёрмунрекка!» В роду Амалов все были героями, поэтому славен сей род. Он поднялся десять поколений назад. И всё в нём молоды, и все ненавидят ромея. В союзе с дальними готами и словенами, а то и порознь повсюду ромея теснят. Ёрмунрекк долго помнит зло. Он помнит готское поражение от короля Константина, того, что через Данувий перекинул каменный мост. Тяжёлое было для готов время. Теперь ослаб ромей. И Ёрмунрекк хочет к его градам свои дороги проложить и стать властелином всего Мидгарда.

— А гунны? Они скоро придут в Гетику, — напомнил Бож. — Новая явилась сила и возле Горган-моря встала. Сарматы преклонили колени, аланы уходят, — и, повернувшись к нарочитым, велел рикс: — Эй, позовите сармата!..