Доминго Сармьенто - Факундо

Глава XII

СОЦИАЛЬНАЯ ВОЙНА

Les habitants de Tucuman finissent leurs journees par des reunions champetres, ou a l'ombre de beaux arbres ils improvisent, au son d'une guitarre rustique, des chants alternatifs dans le genre de ceux que Virgile et Theocrite ont embellis. Tout, jusqu' aux prenoms grecs, rapelle au voyageur etonne l'antique Arcadie. Malte-Brun [329] .

СЬЮДАДЕЛА

Факундо выступил в поход, и все — и санхуанские федералисты, и жены и матери унитариев вздохнули, наконец, словно очнувшись от жуткого сновидения. В ходе этой кампании Факундо обнаружил умение поддерживать порядок и быстроту передвижения, показывающие, какие уроки он извлек из прежних поражений. За двадцать четыре дня его вой­ска преодолели триста лиг и почти наступали на пятки вражеским отря­дам. Едва пришло известие о приближении Кироги, как он сам объявил­ся у стен Сыодаделы, старинного военного укрепления, выстроенного еще по распоряжению Бельграно. Лишь моральными причинами и отвлече­нием командующего от стратегических задач можно объяснить непости­жимую загадку: что могло сломить войска под командованием Ламадри - да у Тукумана?

Среди подчиненных Ламадрида был генерал Лопес [330], своего рода каудильо Тукумана, враждебно к нему настроенный, и, помимо того, что отступление деморализует войско, Ламадриду оказались неподвластны настроения подчиненных ему полководцев. Его армия по своему составу была наполовину федералистской, наполовину это была монтонера , в то время как войско Факундо было единым целым, спаянным террором и послушанием каудильо — служением не цели, а личности ; то было еди­нение, исключающее свободу выбора и всякое проявление индивидуаль­ности. Росас одержал верх над своими противниками благодаря подобно­му железному единению, превращающему всех соратников в бессловесное орудие, слепых исполнителей верховной воли. Накануне боя подполковник Бальмаседа просит главнокомандующего разрешить ему атаковать первому. Если бы все так и произошло — ведь согласно правилам сражение начинается с кавалерийской атаки, да и сам подчиненный просит об этом,— сражение было бы выиграно: никогда ни в Бразилии, ни в Аргентинской Республике никто не мог устоять против Второго Кирасирского полка. Генерал удовлетворил просьбу, но подполковник обнаружил, что у него забрали лучшие подразделения. Генерал Лопес, которому с самого начала было поручено сформировать резерв — а для него, согласно тра­диции, отбиралась elite,— и сам главнокомандующий, не зная, как отде­латься от настойчивого подполковника, отправил в запас непобедимый полк во главе с его прославленным командиром.

Факундо развертывает войска на таком расстоянии, чтобы находить­ся под прикрытием пехоты Баркалы и одновременно уменьшить урон от восьми артиллерийских орудий под умелым командованием Аренарена [331]. Рассчитал ли Факундо, что предпримет противник? Начинается бой, и солдаты Кироги сминают тукуманский отряд. Факундо вызывает командира-победителя: «Почему вы вернулись?» — «Потому что я загнал их на горную дорогу».— «А почему вы не преследовали их в го­рах — до уничтожения?» — «Да ведь у них было больше сил» — «Вот как!? Четырех стрелков!..» И командир расстрелян. С одного до другого края линии фронта слышалось позвякивание шпор и бряцанье ружей — солдаты Кироги дрожали от страха, но не перед врагом, а перед своим грозным полководцем, который объезжал тылы, потрясая пикой с нако­нечником из эбенового дерева. Как минуты облегчения и освобождения от ужаса, что давит на них, ждут они приказа броситься в атаку; они разорвут врага на куски, прорвутся сквозь штыки, лишь бы укрыться от образа Факундо, преследующего их, подобно разгневанному призраку. Итак, как видите, с одной стороны, господствовал страх, с другой — анархия. При первой же атаке кавалерия Ламадрида бежит врассыпную, за нею следует резерв, и впереди остаются лишь пять командиров на конях, раздаются залпы орудий, да пехота бросается на врага со шты­ками наперевес. К чему прочие подробности? Право на них дано побе­дителю!

В Тукумане царит растерянность; началось массовое бегство жителей, хотя федералистов в городе наперечет. В третий раз Факундо наносит сюда свой визит [332]! На другой же день распределяется контрибуция. Кироге известно, что в одном храме спрятаны ценности; он является к ризничему и допрашивает его; похоже, тот был убогий и, отвечая, улыба­ется.— «Ты насмехаешься!? Ну-ка!.. Четырех стрелков!..» Бедняга оста­ется лежать на месте, и опись составляется за один час. Сундуки генера­ла ломятся от золота. Если кто-либо плохо понял, как следует себя вести, то все его сомнения рассеются, едва он увидит, как ведут по улицам на­стоятеля монастыря Сан-Франсиско и священника Коломбреса [333], которых приказано высечь плетьми. Сам же Факундо внезапно появляется в доме, где собраны арестованные, отделяет офицеров, отдает приказ всех их расстрелять и удаляется после стольких трудов на покой.

Тукуман — тропическая область, где природа гордо выставляет на­показ свое великолепие; это американский Эдем, не имеющий себе рав­ных на всем земном шаре. Вообразите Анды, покрытые, словно покрыва­лом, темно-зеленой гигантской растительностью; из-под оторочки, окайм­ляющей этот наряд, выбегают двенадцать рек и текут на равном расстоя­нии сначала параллельно, а потом устремляются в одном направлении и, слившись, образуют судоходное русло, ведущее в самое сердце Аме­рики. Край, расположенный между притоками и общим руслом, раски­нулся более чем на пятьдесят лиг. Покрывающие эти земли леса первозданны, но изобилие Индии здесь обрамлено изяществом Греции.

Кусты орешника переплетают широколистные ветви с кронами каобы и эбано; кедр позволяет расти рядом с собой классическому лавру, а тот, в свою очередь, прячет в листве символ Венеры мирт, и еще остается место тянущимся к солнцу туберозе и белой лилии. Здесь отвоевал себе место громадный душистый кедр, там густыми колючими ветками пре­граждает вам путь розовый куст. К старым стволам прилепились раз­личные виды цветущих мхов, и лианы и шелковицы украшают, опуты­вают и переплетают все деревья. Над этой растительностью, чьи комбина­ции и богатство колорита исчерпали бы палитру фантазии, роем порхают золотистые бабочки, блестящие пикафлоры, тысячи изумрудных попу­гаев, голубые сороки и оранжевые туканы. Гомон крикливых птах оглу­шает вас весь день напролет, словно шум мелодичного водопада. Анг­лийский путешественник майор Эндрюс [334], посвятивший многие страницы описанию подобных красот, рассказывает, что по утрам он отправлялся в лес наслаждаться пышным великолепием этой растительности; попа­дая в благоуханные заросли, околдованный, забыв обо всем, словно в бре­ду, углублялся он в темную чашу; а когда, наконец, возвращался домой, одежда на нем была порвана, исцарапано и поранено лицо, порой из ран капала кровь, но он ничего не замечал.