Иосиф Кобецкий (П. Павлов, К. Бецкий) - Русский Рокамболь: (Приключения И. Ф. Манасевича-Мануйлова)

А. Н. Хвостов убил его в зародыше, совершенно конспиративно проведя в директора д-та полиции ген. Климовича, и одно это делает уже понятной ту ненависть, с которой Мануйлов относился к хвастливому резановскому сопернику.

Нам остается, в связи с тем же касательством И. Ф. Мануйлова к батюшинской комиссии, сказать несколько слов о роли, разъ-игранной им в деле банкира Д. Л. Рубинштейна.

Дело это (арест Рубинштейна батюшинской комиссией по подозрению в способствовании видам неприятеля) представляется неясным и загадочным до сих пор. С одной стороны, конечно, ясно, что такая незаурядная и колоритная фигура, вообще не останавливающаяся ни перед чем для достижения своих целей как „Митька", мог иметь достаточно врагов во всех слоях общества, с другой стороны, столь же ясно и даже общеизвестно, что орудовал Рубинштейн отнюдь не на германские деньги, а на французские, и его арест был скорее ударом по союзнической ориентации. Впрочем, если мы обратим внимание на то, что дело Р. велось, главным образом, по инициативе Штюрмера, мы, пожалуй, именно поэтому сможем нащупать некоторый ответ на вопрос о его природе.

Но как бы то ни было, остается фактом то, что Распутин должен был получить за прекращение дела 100 тыс. руб., а Мануйлов — начал получать еще до возникновения самого дела, в которое затем он вошел и как агент Батюшина и как представитель Штюрмера!

— В деле о шпионаже Рубинштейна, — говорит А. Н. Хвостов, — Манасевич-Мануйлов, как опытный человек, мог отводить — как старая лисица от норы — всякое дело. Мне кажется, что только поэтому дело Рубинштейна не было и не будет поставлено на суд.

Так это или не так, ответа история на этот вопрос пока еще не дает, но что это могло быть именно так, независимо от того, виноват был Рубинштейн или нет, — читатель, надеемся, убедится из содержания следующих глав.

Как и при первом падении Мануйлова, и на этот раз опрокинул его все тот же департамент полиции, для которого все время резвый Рокамболь являлся бельмом на глазу, зачастую настолько застилавшим остроту департаментского зрения, что спутывались все планы и намерения, и лакомые куски, уже дразнившие аппетит всеядных департаментцев и вызывавшие сладкие слюни, неожиданно оказывались у самого рта перехваченными пастью посторонних акул, ловко увильнувших затем из-под зубов обратно на широкий простор.

Воспользовавшись, как мы знаем, первым же крупным faux pas Белецкого и свалив, наконец, этого надоедливого, нудного и ехидного, по нынешней терминологии — „комиссара", навязанного ему Царским Селом, А. Н. Хвостов поторопился приставить к департаменту полиции заслуженного испытанного жанцарма, который, может быть, и не стал бы вводить в качестве одного из факторов управления делом — слезы оскорбленных Распутиным женщин, как это делал — по крайней мере, в своих мемуарах — Белецкий, но зато был бы действительно директором д-та, а не министром полиции, каковым возомнил себя, опираясь на Царское Село, Белецкий, не подпускавший подлинного министра не только к самому направлению работы, но и к простому ознакомлению и с ходом се, и, даже, с текущей охранной хроникой.

Выбор и инициатива А. Н. Хвостова были в этом отношении так стремительны, что самый объект их — московский градоначапь-ник, матерой жандарм Климович узнал о своем назначении только после того, как был подписан высочайший о том указ. И, кто знает ревность в отношении этой одиозной должности со стороны Б. В. Штюрмера, тот, пожалуй, поймет эту торопливость, вспомнив, как впоследствии тот же Климович был уволен по докладу Штюрмера, не только без своего собственного ведома, но даже без ведома своего начальника — министра внутренних дел. И не будь Хвостовской стремительности, кто знает — не завершилась ли бы в этот, именно, момент одна из главных'интриг Манасевича-Мануйлова и не оказался ли бы пост директора занятым неожиданно для Хвостова одной из мануйловских креатур — пресловутым полковником Резановым?

Как бы то ни было, инициатива была перехвачена Хвостовым, и Климович, после нескольких попыток отвертеться от назначения, в конце концов, ценою сенаторского звания, согласился остаться в должности директора на правах товарища министра.

Тонкий и, может быть, даже слишком тонкий в своих приемах политического шпионажа, Климович, во всем остальном, довольно успешно играл под старого служаку-генерала, прямолинейного и немного бурбона, который не стесняется резать правду-матку. Это не значит, что Климович не был склонен к интриге, но это значит, что, прикрывшись вышеуказанной личиной, он имел возможность выбирать для своих интриг наиболее удобные и выгодные ситуации и проводить эти интриги не с искательным видом стлавшегося по земле, как пойнтер на охоте, Белецкого (да простит нам почтенная собачья порода это сравнение), а с независимым видом старого рубаки, только по какому-то недоразумению облаченного в жандармские доспехи.

И если добавить к сему, что Климович по своим прежним департаментским должностям и связям должен был прекрасно знать весь „послужный список" Манасевича-Мануй-лова, то станет совершенно ясным, что последнему с ним было не по пути, не говоря уже о том, какой досадной помехой Климович явился для Мануйлова в деле Резанова.

И мы, действительно, видим, что с первых же дней Манасевич-Мануйлов начинает плести интригу, ибо итти прямо к Хвостову было, конечно, смешно, а Штюрмер, еще не вошедший в курс власти и состоявший в то время в должности еще только председателя совета министров, а пока не министра внутренних дел, едва ли решился бы тогда так резко и грубо вмешаться в сферу ведения исключительно Хвостова.

Характерно, что наступление свое на Климовича Манасевич-Мануйлов начинает с… В. Л. Бурцева.

Но предварительно мы должны указать, что цитируемое нами место стенограмм чрез-выч. следств. комиссии [37] T. 1, стр. 322. спутано в расшифровке, а именно, один из приводимых Бурцевым вопросов Рейнбота Мануйлову, приписан стенографисткой этому последнему, что делает весь рассказ мало понятным. Исправляя эту ошибку, мы получаем следующее показание В. Л. Бурцева.

В одно из многочисленных свиданий, которые он имел с Манасевичем-Мануйловым, последний передал ему, что, когда он сказал б. московскому градоначальнику Рейнботу о том, что, по слухам, его преемник ген. Климович назначен уже директором департ. полиции на правах товарища министра, последний изумленно спросил его:

— Да неужели же это верно?

— Почему же? — в свою очередь удивился Манасевич-Мануйлов.

— Да кому же неизвестно, что он причастен к убийству Иоллоса!

Услышав это, В. Л. Бурцев стал уговаривать Манасевича-Мануйлова, прежде всего, выведать у Рейнбота все, что он по этому поводу знает, в более конкретных формах, а во-вторых, упросить генерала изложить все это в форме записки. Манасевич-Мануйлов согласился, и записка, как стало известно Бурцеву, была вскоре написана. В записке этой ген. Рейнбот сообщал, что в бытность свою московским градоначальником он на основании целого ряда секретных документов убедился, что в свое время Климович, бывший тогда начальником московского охранного отделения, имел отношение к организации Казанцевым убийства Иоллоса и, затем, к сокрытию убийцы, оказав прямое содействие выезду Федорова заграницу.