Иосиф Каллиников - Мощи

Странницы, богомольцы в лесу ночуют и Ариша с ними, и с каждым утром ей на душе легче; лежит, лес слушает и сама не знает — лес это дышит или у ней такое глубокое дыхание, от которого на душе легко. В последний раз встала утром, и показался ей мир иным радостным и манящим, точно иными глазами его видит и по-иному и в первый раз. И жить захотелось ей снова, точно и греха у ней не было никакого. С таким чувством и в монастырь пришла. За ранней обедней на паперти встала с нищими собирать на украшение храма, до конца стояла, пока молебствие не окончится Троеручице. Вышли молящиеся, за ними монахи. Один и подошел к ней.

— А вам, матушка, разрешил игумен?..

— Нет еще…

— Так вы сходите к нему благословиться, без этого нельзя…

Пошла Ариша к игумену, к отцу Гервасию, к Николке Предтечину.

Белобрысый послушник Костя доложил игумену…

В приемной у двери дожидаться стала. Ковер на полу, стол широкий под бархатной скатертью, к дверям половички постланы белые, старинный диван кожаный, по бокам кресла, на стенах: с одной стороны в черных рамках портреты игуменов, а над диваном — в золотых — епископы, в дальнем углу поставец с иконами и неугасимая лампада Троеручице, в три окна приемная и окна кисеей затянуты, чтоб не беспокоил посетителей монастырский комар.

Степенно вышел Гервасий, без клобука — волос каштановый, кольцами, красота монах; четки перебирает в руках медленно. Взглянул на нее, пронизал взглядом, с ног до головы осмотрел Аришу. Понравилась ему монашка: молодая, стройная, загар золотой солнечный и взгляд радостный. Напомнила чем-то Феничку, у той также золотой загар был летом и волосы золотые пышные. Мелькнула у него мысль, что с такою, да в покоях игуменских, и жить можно и унижаться ни перед кем не нужно, только бы заставить ее полюбить себя, еще лучше, чем в миру, спокойнее, и Феничку позабыть недолго.

Игуменом стал Николка — степенный, смирение на себя напустил, боялся уронить себя перед братией, перед старцами. Иной раз и тянуло на Полпенку к бабам старину вспомнить и на богомолок поглядывал и на дачниц и на купчих-говелыциц, а вспомнит, что на нем сан игуменский и побоится потерять житье спокойное. А взглянул на Аришу, мелькнула мысль как-нибудь ее в монастыре задержать подольше, а потом оставить скотницей, хозяйство вести молочное.

Хозяйство в монастыре большое: и огород, и луга заливные, и мельница, и скотный двор: один подле самого монастыря, а другой на хуторе; на скотных дворах монашки-скотницы. И решил сразу Николка хозяйку себе завести молодую, красивую, как только увидал Аришу. Давно думал, как ему устроиться, чтобы плоть не мучила, сны бы не снились грешные, да иной раз по утрам простыня не была бы в желтых пятнах кругами радужными.

Благословил ее крестом широким, подставил поцеловать руку, и почувствовал мягкие губы, теплые, вздрогнул даже и еще острей промелькнула мысль, что непременно нужно ее в монастыре оставить.

— По сбору ходите?..

— Благословите, отец игумен, на украшение обители собрать в вашей пустыни…

— Сейчас богомольцев у нас немного, вот через дней десять Троеручица — полно будет и лепту соберете обильную во славу своей обители… Поживите у нас, отдохните в пустыни.

Говорил баритоном сочным ласково и в глаза ей заглядывал, любовался Аришею, а когда она уходить стала, опять благословил и опять вздрогнул от целующих губ теплых, еще они горячей показались ему.

— А где же вы жить будете?..

— В странноприимной, с богомольцами…

— Не подобает инокине пребывать с мирянами. Идите на скотный двор к скотницам, у нас они монашенки, — с ними и будете. Послушник мой проводит вас. Там спокойнее будет… И для обители нашей в свободный от молитвы час и от послушания своего поможете по хозяйству матушкам.

Пошел сам к послушнику белобрысому и приказал ему строго:

— Скажи, что игумен велел приютить матушку, да пусть покойчик отведет отдельный, скажи — сам придет глянуть, да чтоб мать Арефия заботилась и не утруждала се работою. Сам видишь, что из благородных должно быть…

Отдохнула Ариша в келейке, молока принесли ей, творогу, душистого хлеба, а к вечерней трапезе Арефия прислала ей щей с рыбою, забеленных сметаною.

На заре пастухи выгонят скот после доения и тишина на дворе. Проснулась Ариша, парного молока выпила и пошла к обедне собирать мирскую лепту. Игумен выходил, под благословение подошла — спросил ее, как устроилась, и опять благословил ее. Дорогою шел в покои свои степенно, иноков благословлял, подбегавших к нему, а сам думал про монашенку, про Аришу послушницу и все время чувствовал на руке ее поцелуй тихий и губы теплые и мечтал даже о том, как она целовать его будет в губы, когда он переведет ее на хутор и комнату ей устроит, и по хозяйству навестить придет.

Целый день думал, а после вечерни и не выдержал, пошел на скотный двор поглядеть, по хозяйству распорядиться перед Троеручицей.

Переблагословил монашек скотниц и спросил Арефию:

— Ну, как гостья твоя?.. Ты не утруждай ее… Из благородных она…

Хотелось ему, чтобы из благородных была Ариша, иначе и не думалось, красивая она, стройная, нос тонкий чуть-чуть с горбинкою, брови острые, загар золотой матовый — таких монашек из простых не бывает. На скотном дворе у него не матушки, а коровы дойные, телеса не в обхват, смотреть тошно; глаза бесцветные, руки жесткие и лицо, на какое ни взгляни, либо от оспы рябое либо красное. Потому и думал про Аришу, что из благородных она, хотелось ему благородную полюбить, чтоб была из дворянок, лучше Фенички.

Мать Арефия смиренно ответила:

— Я не заставляю ее, сама просилась помочь, говорила что отец игумен велел.

— А что, у тебя к празднику на всех хватит?!

— Как не хватить…Собираем…

— Ты лучше попроси ее расчет вести…

Два дня пробыла Ариша и решила Троеручицы дожидать. Понравилось ей на скотном. Выйдет на заре помогать Арефии — молоко цедить, взглянет к лесу — стеною стоят за хлевами сосны, шумят тихо; солнце начнет выходить — розоватою становится чешуя на стволах, а книзу темнее — будто сияние. Угонят скот со двора, уберут молоко скотницы, пойдут завтракать, а Арише уходить не хочется, стоит, слушает, как пастуший рожок поет по лесу, и чувствует, что так хорошо никогда еще не жилось ей.

Каждый день стал игумен по хозяйству заглядывать на скотный, один раз и в келью заглянул к Арише.

Благословил ее, а когда она своими руками подносила руку его к губам, наклоняясь, — по-иночески — сперва дал поцеловать руку, а потом задержал в своей ее ладони и поцеловал в плечо. Застыдилась Ариша, покраснела, а он ничего не заметил, спросил ее:

— Нравится вам тут, матушка Ариша?..

Ответила тихо, смущенная: