Иосиф Каллиников - Мощи

Осеннюю песню Чайковского не окончила…

— Не могу больше, Боря… сил нету…

Повернулась к нему, протянула руки, и, целуя их, отвел ее в кресло.

— Мне тоже тебе сыграть хочется…

И пока ужинать не позвала Ольга Григорьевна, в темноте, на память, изливал безнадежность, тоску, любовь.

После ужина всегда Борис уходил домой, — а в этот день его остановила Лина:

— Пойдем, Боря, ко мне на минуточку.

Ольга Григорьевна сказала тревожно:

— Поздно, Линочка… ты утомилась сегодня… музыка утомляет…

— На одну минуточку, мамочка… Позволь мне?.. Позволь…

В комнату к себе привела… Постель приготовлена к ночи белая и от зеленоватой лампадки зажженной, от цепочки на полу крест брошен — в комнате полумрак тишины светлой.

Положила ему руки на плечи и тихо, ласково:

— Давай вместе помолимся, милый…

Взяла его за руки…

— Я научу тебя. Боря…

Покорно пошел за нею.

— Стань на колени со мной рядом…

Опустил ее, поддерживая.

— Теперь обними меня, — вот так… Глаза закрой, закрой обязательно…

Голову на плечо к нему положила.

— И повторяй за мной, — что я буду говорить, то и ты говори тоже.

И чувствовал, как тяжело с трудом дышит и как тяжело, глухо сердце падает.

И тихо, почти шепотом, слово за словом повторяя медленно и чувствуя ее близко, как никогда близко, замер, хотел ее в себе чувствовать и голос ее будто в нем звучал и не молитва, а любовь стала молитвенной — под конец не знал — молится или нет, только понял внутренне как-то, что молится — ощутил в себе молитву чистоты девичьей и хотелось, чтоб без конца молилась с ним.

— Повторяй, Боря…

На мгновенье только задумалась…

— Господи! Мы вдвоем тут, одни… Ты знаешь, как люблю его… И он меня любит, милый… Оставь нам на земле счастье это… Ты можешь… мы в твоей воле и твоя воля — жизнь наша… Мне так хочется жить… В этой комнате жить вместе… Оставь меня для Бориса… Посмотри… Он тут со мной… молится… Ты знаешь его… Простишь… он грешный… Мне так хорошо с ним… Он мой… милый… Ты добрый… Ты видишь, как я люблю его… Одного его. Оставь это счастье нам… Господи, он мой будет любимый… мой будет… мой…

Губы искали других, близких, и молитву прервали и дыхание, и до самой глубины потаенной в поцелуе проникла любовь молитвенная и молитвой стала.

Сил не хватило, дышать стало нечем, откачнулась к нему на руки и кашель глухой, хрипящий наполнил комнату, чувствовал, как в груди у ней клекочет и рвется: все, дыхания перевести не могла и кровью харкнула…

Упали на руки ему горячие сгустки темные и задыхаясь, роняла с губ капли теплые.

На постель ее положил…

Бросился бежать к матери…

Заслышала — с лампой навстречу выбежала.

— Что там случилось?.. Что?

— Идемте скорей… Идемте…

Вбежала — и на простыне, на подушке кровь сгустками…

Без шапки, по улицам спящим, к доктору.

Не догадался даже извозчика взять дремавшего.

Прохожие оглядывались на него удивленные.

Знал только, что поздно, за полночь, — не заметил, как после ужина пробежало время…

С постели стащил… Торопил, умоляя:

— Скорей, доктор… скорей… Умирает… Умирает…

— Кто умирает?..

— Гурнова Лина, Гурнова…

И спокойным от профессии голосом, говорил медленно:

— Что хоть случилось?.. Скажите толком…

— Кровь хлынула, горлом…

— Теперь вижу, у вас на руках даже осталась…

Только теперь увидел и опомнился, в себя пришел…

— Доктор, ради бога, скорее…

— Иду, иду… Не могу же я в ночном белье бежать…

— Скажите, умрет она? Умрет…

— Сегодня — нет… Сосуд порвался… Это всегда бывает… Вы медик?..

— Нет, доктор… Я только принят…

— Ага… Но умереть должна. Теперь, вероятно, скоро…

— А спасти ее нельзя, доктор?..

— Мы бессильны…

— А чудо — может быть?..

— Чудес, молодой человек, не бывает.

— Чудом?.. Понимаете, доктор, чудом?..

И когда в передней одевал шляпу, в жилетный карман пятерку пряча, сказал Борису:

— Вы жених этой девушки?.. Да?..

— Да… доктор.

— Вам я скажу. К августу — все будет кончено.

— А чудом спасти можно?..

— К сожалению, чудес нет…

— Есть, доктор…

Ничего не говоря, только серьезно посмотрел на Бориса, закуривая папиросу.

Вернулся Борис еще раз взглянуть на нее, проститься… глотала маленькими кусочками лед и — когда вошел — взглянула на него печально. Уходить хотел, матери сказала шепотом:

— Мамочка, пусть Боря посидит со мною… Разговаривать я не буду… позволь, мама…

И теперь не могла отказать дочери и тоже сидела до утра в слезах.

Рассветало, сквозь штору свет пробивался ранний… горела лампа на столе непотушенная…

Взяла его руку в свои — холодными, без кровинки бледными, исхудавшими, держала крепко и дремала, закрыв глаза, счастливая, успокоенная.

Не шелохнулся — до утра просидел молча и повторял мысленно: господи, оставь это счастье нам…

Через несколько дней встала и кровь точно очистила болезнь тяжкую, сухим кашлем кашляла без мокроты и каждый день повторяла Борису:

— Вот, посмотри, Боря, теперь я поправлюсь скоро, мне стало лучше и не болит ничего. Я знаю отчего это… Сказать тебе?..

— Скажи, милая… отчего?

— А помнишь, как молились мы… Я верю, что он молитву услышал нашу. Я и теперь молюсь, каждый день и за тебя и за себя. Хочу, чтобы он простил тебе. Ты не веришь ему, а он все-таки услышал твою молитву. Теперь ты веришь ему? Молишься?

— Не знаю, Лина, может и верю… вчера я молился.

— Боря?.. Ты молился?.. Ему?..

— Да, молился, Лина… Если он всемогущ — сотворит чудо. Если человек не может сотворить чуда — Он может. Наука бессильна, я — тоже, а если существует Он — и чудо есть. Он сотворит его. Я хочу чуда.

— Хочешь вместе молиться будем, каждый день, вечером…

— Тебя это, Лина, волновать будет.

— Теперь нет… я знаю… Это в первый раз так было и, вероятно, должно было случиться так, чтоб Он услышал нас, это знамение чуда было, — эта кровь — знамение.

И каждый вечер, перед тем, как уходить Борису, молились вместе. На колени становиться трудно было, сидя, обнявшись, при лампаде в тишине ласковой, влюбленные в свое счастье первое.

Отдыхала душа Бориса, когда повторял простые слова души чистой и с молитвой вошла глубоко вера.

Домой возвращался любовью своей счастливый и, смотря на небо, повторял те слова, что только что говорил с Линою.

А дома — становился на колени перед окном, чтоб звезды видны были, и шептал о любви, о счастье своем и просил сохранить для него Лину и тревожное неверие боролось с верою.

— Если ты существуешь?.. Слышишь меня… Я хочу, чтобы ты существовал… Ты должен ее оставить мне. Счастье один раз бывает… Я хочу до конца быть счастливым и только с нею… Сотвори чудо. Разве ты не творил чудес, когда на земле был?.. Разве ты не помнишь дочери вдовы Наинской?.. Ты воскресил ее мертвую, — Лина жива еще, — оставь ее мне живою…