Дмитрий Володихин - Смертная чаша

Лес наполнился шумом и треском. Кто-то вполголоса матерился. Стрельцы зажигали фитили. Птицы поднялись над деревьями, заволновались, закружили, разнесся злой вороний грай…

Те из татар, кто к набегам на лесную Русь попривычнее, заметили некое тайное движение на опушке. Меткие лучники пустили стрелы по неведомому и почти невидимому врагу. Но было уже поздно. Грохнули нестройно пищали, молодые ёлочки окурились дымом. Свинец безжалостно ударил по людям и лошадям, укладывая их в белесую пыль.

Сейчас же на лесной дороге послышалось:

– А-а-а-а-а-а!.. сква-а-а-а-а!

А потом слышнее и слышнее – голоса быстро приближались из нутра лесного ко крестцу:

– Ма-а-а-асква-а-а-а-а-а!

Беи татарские сердитыми голосами принялись скликать бойцов своих, чтобы выстроить хоть какое-то подобие боевого чела, но не очень-то успевали.

Выплеснулось горячее масло русской конницы к пересечению дорог, и впереди всех летел на вороном коне удалой Мишка Лыков с саблею. Ошеломили, нажали! Краткое время держался татарский строй, а затем подался, обожженный внезапным ударом, и оказался разорван надвое.

Лыков завернул ко тыльной части татарского воинства, принялся рубить, колошматить, переворачивать телеги. И всего-то с ним было сотен шесть доброй конницы, а шума наделал яко на пять тысящ.

Татары еще пытались сопротивляться – непугливо племя татарское и на боях дерзостно. Могли переломить дело.

Но тут еще раз ударили из лесу пищали хворостининских ратников. А из лесной дороги, яко из русла речного, вытекла на великий шлях раскаленная смола большой русской силы: князь Хованский вел за собой тысящи полторы конных детей боярских.

Хворостинин знал, что у Хованского на подходе еще стрельцы, еще казаки, еще боевые холопы, да много кто. Есть кому поддержать, аще понадобится… Но сего последнего удара хватило.

Хованский повернул своих людей в сторону главных полчищ татарских, к Пахре, и под его напором крымцы побежали. А Хованский гнал их, сёк без пощады, сшибал и не брал полона.

Нечего тут брать полон. Тут – насмерть. Ни одного ратника татарского не пожалеют. Да он, татарин, и сам ведает, что здесь, на Руси, милости ему никто не даст. Он ведь и сам никому ее не дает.

– Ин ладно, – подвел итог Хворостинин. – Добро. Теперь бы собрать вас всех…

Воевода ни к кому особно не обращался. Просто Передовой полк, еще недавно являвший собою грозную боевую силу, только что победивший и, что еще того важнее, напугавший татар, рассыпался на множество частей. Грозным он вновь станет через час-другой, когда удастся собрать его в кулак.

Среди хлопот отправил Дмитрий Иванович гонца с сеунчем к Воротынскому. Мол, навели шороху. Мол, укусили так, что бешеный медведь взвыл. Мол, всего вернее, обрушится на нас. Куда заманивать зверя?

Минуло столько времени, сколько потребно, чтобы десять раз неспешно произнести большую молитву «Верую». Вернулись конники Хованского. Старший из воинских голов его, отдав поклон, доложил Хворостинину:

– Побили мы татар, погнали… И гнали до тех пор, пока не увидали – вон большой полк их, головная силища. Оттоле мы без бою отскочили, как велено. Крымского царя люди еще не опомнились, однако в скором времени опомнятся, примчат мстить. И…

Высокий, тощий, яко тесина во частоколе, дядька замялся.

– Что со князем Андреем Петровичем? Отчего я не вижу его?

– Взял проклятый татарин свою цену за побитых ратников… Ранен тяжко князь Хованский. Ныне он не боец и не начальник.

Дмитрий Иванович распорядился отправить Хованского в Серпухов на телеге, людей же его взял себе под руку.

«Только бы по дороге не растрясли до смерти!»

…А Воротынский оказался ближе, чем думалось. Очень скоро от него прискакал вестник на запаленной лошади. Бедный конь хрипел, изо рта и носа у него шла кровь. Но первым свалился не он, а всадник, едва успевший передать грамотку от государева большого воеводы.

Хворостинин разгнул свиток и принялся честь.

Дальним колоколом ударило звонкое слово «Молоди».

К тому времени как Передовой полк у крестца врубился во вражеский обоз и расшвырял его сторожей, темный рой силы татарской долетел уже до переправы чрез Пахру. Золотые купола московские мерещились воинникам Девлет-Гирея где-то на окоеме, в жарком мареве, стоявшем над шляхами Полдневной Руси. Ай, хорош город златокупольный! Серебрецо московское полною чашей, аксамиты, паволоки, яхонты и смарагды, драгие ризы иконные – ай, не город, а истинный клад! – и рукой подать до богатства несчитанного. Но растревоженный ловкой проказой русских, железный рой с тяжким гудом повернул назад.

Российский град столичной вздохнул спокойно и принялся возносить молитвы Пречистой за чудесное спасение от иноплеменников, на Русскую землю нашедших. Но князь Токмаков, оставленный государем Иваном Васильевичем на Москве за старшего, обрезал крылышки богомольному пылу: «Допрежь ясного и прямого докладу от Воротынского рано хвалу-то петь! Еще, может, на стенах постоять придется».

Хан шел на Хворостинина, чая найти в нем всю русскую силу и намереваясь сровнять ее разом с землицею. Как идти к чужой столице, городу сокровищ, имея злых псов то ли за спиной, то ли уже на спине?! Содрать их с себя, загрызть, разорвать в клочья, тогда и вражий царственный город некому станет защищать…

Не ведая, сколько урусутов осмелилось напасть на него, Девлет-Гирей отправил против них большую рать: двенадцать тысяч сабель крымских да ногайских. Как бы много ни противостояло им людей царя московского, а двенадцати тысяч урусутам никак не свернуть до подхода прочих ратей хана. Прочим же, кто был в разгоне, Девлет-Гирей отправил повеление: немедленно собираться! Грядет веселье сабельное с урусутскими старшими полками…

Хворостинин, вновь посадив стрельцов и прочих пеших людей на заводных коней да на телеги, отправил всех вперед себя к Воротынскому. А сам задержался – поиграть смертною игрою с басурманами…

Конных бойцов Дмитрий Иванович имел в сборе менее четырех тысяч. Одного русского ратника против трёх татарских. Но откуда бы проведать татарским начальникам о немноголюдстве его полка? Они ждали боя встречь друг другу, нажимали со своей стороны шляха, однако не видели, сколь велика сила, им противуставшая. А потому шли вперед сторожко, сберегая своих и опасаясь по новой попасть в засаду.

Хворостинин же схватывался с ними по малой мере. Только-только завязывал дело и сей же час отходил, являя робость. А потом останавливался, приказывал жалить неприятеля стрелами, сцепляться с вражескими десятками и сотнями, оторвавшимися от своих. Вновь загоралось дело, зачиналась травля меж легкими отрядцами. И опять отводил Хворостинин полк.