Дмитрий Володихин - Смертная чаша

Вот токмо давно сшибается Воротынский с татарами во чистом поле да на градских стенах… Сколько лет с первой-то сшибки прошло? И хотел бы в скорое избавление верить, а не выходит. Другому горькою наукой научен. Не уйдет царь крымский вот так запросто, от чести и добычи отказавшись. А что лезет через Оку резвее, нежели вчера, так и ныне даже пятая часть силы его на брани не пробована.

Бережет Девлетка силы.

Для чего? Для чего?!

– А назавтрее?

– О чем проведать ищещь, господин мой боярин Михайло Иванович? Что – назавтрее? – переспросил священник с изрядным недоумением.

– Каковой день назавтрее выляжет?

– Да… Калинов день… То бишь святого Каллиника Киликийского… О-ох! – священник запечатал себе уста ладонью.

– Как там мужичье, люд сельской-деревенской говорит? «Калинник зарницами, что стрелами раскаленными, над полями мечет, осенние грозы зачинает». Огневой, значит, день будет? Огня ждать да грохота? Вот и я тебе велю: нынче же большой молебен затей, проси Господа об устроении дел рати православной да об одолении на агарян. Проси истово! Мне день грядущий неведом, но чует сердце, леготы нам от него никоторой не дождаться.

А священник опять улыбается – вот же неуёмен в веселии своём! К чему ныне веселие?

– Будет тебе, господин мой князь, молебен! Калинова дня да не убоимся: наш ведь, христьянский святой – Каллиник-то. Чай, не обидит.

Ночью шум великий шёл от татарских станов. Уходил кто-то? Иль новая сила добавилась? Иль скоп и мятеж противу царя своего крымские люди устроили? Бог весть.

Наутро полчища Девлеткины стояли на месте. Тихо стояли, на рожон не лезли. Ездили по берегу туда и сюда тысячи с две, примерялись как будто, где б еще реку перескочить.

…Через час после восхода солнца прискакал к Воротынскому верный его страж, Гневаш Заяц. Соскочил с коня, поклонился и бросил торопливо:

– Беда! Дозорных ночью повырезали. Прошел Девлеткин вельможа Дивей чрез тот же перелаз, что и Теребердей с ногайцами. А за ним и сам царь крымский. На Москву мимо тебя идет.

– А это кто ж? – сам уже догадывая ответ, спросил Михайло Иванович, указав на станы татарские.

– Господин мой князь! Тут ратников на алтын, а выше по Оке их на рубль перебралось, да с ними же царь крымской.

«Не успеваю! – с ужасом подумал Воротынский. – Великое дело погубил!»

Ледяная птица тюкнула его клювом прямо в сердце.

Усилием воли он вернул себе надежду.

«Я-то не успеваю, да кое-кто успеть еще может. Рано саван надевать и в домовину ложиться. Еще поборемся».

Куда ныне повернуть полки? Спешно встать на Серпуховскую дорогу и идти вдогон. Имеется покамест у русской рати коготь, коим может она до Девлеткиного хвоста дотянуться да придержать торопыгу. Думает, проскочил Оку? Думает, сделано дело? Ничего еще до конца не вершено.

– Воевод мне сюда!

…После того как лихие умельцы лучного боя доложили, что два татарских дозора обоч дороги расстреляны ими до единого человека и никто не уцелел, Хворостинин не погребовал сам посмотреть, каковой враг ему противостоит. Взяв с собою князя Лыкова да еще двух ратников, он доскакал до поляны в березовом лесу со еловым подлесочком, спешился и Лыкову також велел спешиться. Здесь они оставили коней под присмотром простых воинников да с великим бережением выбрались на опушку.

Татары шли мимо них по широкой бело-пыльной, закаменевшей от зноя дороге к переправе через Пахру. За дорогою умирало в черных дымах сельцо с большой Воскресенской церковью, изрыгавшей высоко в небо снопы пламени. Гибнущий храм стоял на крестце: маленькая лесная дорога пересекала великий степной шлях.

«А за Пахрою день конного хода до Москвы», – прикинул Дмитрий Иванович.

Надо было ударить здесь. Так ударить, чтобы у Девлетки ни малейшего сумнения не возникло: тут и собралось всё русское воинство, готовое спину ему когтьми ободрать.

– Что видишь? – спросил он у Лыкова.

Князь Михайло ответил не сразу. Ему стычки со крымскими людьми не в нове, посидел ужо воеводою по дальним степным городкам… Ослепительное июльское солнце заставляло его щуриться, а он всё вглядывался в бесконечный поток всадников. Загородился от солнца ладонью и опять вглядывался.

Наконец ответствовал:

– По мне, так хорошо идут, для нас удобно. Медленно, тяжело. Кош их тянется, вельблуды, повозки с добычею, пушечку приметил, а где пушечки, там и припас к ним… А вкруз воинского добра – полк сторожевой, не иначе. Нас с тобой, Дмитрий Иванович, не видят, боя не чают, едут со расслабою…

– Верно, – одобрил его Хворостинин. – Но не всё. Для нас тут еще один подарочек припасен. Воззри, каковы бунчуки над татарвою…

Лыков досадливо поморщился:

– Прости, Дмитрий Иванович, не бельмеса я в басурманских значках да стягах.

– Я тебе скажу: не лучшие перед нами татары. Крымцы – да, но не царевы, а какого-нито младшего из царевичей да беев из слабых родов. Аще ныне ударим, чую, побегут. Аще промедлим, упустим случай. Давай-ка соколом к воеводе ко Андрею Петровичу Хованскому… Самым скорым ходом тех стрельцов и немчинов-наймитов, коих сюда доставили, – ко мне! Скажи: чуть только тут пальба начнется, конникам наступит время ударить, как уговорились.

Дмитрий Иванович ждал стрельцов с замиранием сердца. Передовой полк, куда назначили князя Хованского старшим воеводой, его – вторым, а Лыкова – третьим, стоял на Калуге, в отдалении от мест, где прорвался Девлет-Гирей. Но Воротынский, сосчитав и вычислив таковой исход игр с Девлеткою на Оке, заранее вызвал его с приказом перенять татар на дороге, ударить им в плечо, покуда прочие русские полки гонятся за хвостом вражеского зверя.

Замысел его был Хворостинину внятен. Тьма татарская шла не налегке, а с кошем, с союзными воинствами, она не ударить искала, а раздавить наверняка. Двигалась по Руси, яко разозленный медведь ломится по лесу. Передовому же полку следовало, яко псу охотничьему, вцепиться тому медведю в заднюю лапу, потрепать его, взбесить – авось встанет и начнет лапами отмахиваться, тут-то ему на погибель и вся охотничья артель явится. Хорош замысел! Дмитрий Иванович сам бы тако сделал. Только вот татар могли нагнать конные, пешие же бойцы непоправимо отстали бы. Тогда Хворостинин, вроде бы второй, а на деле главный из воевод – по грамоте царевой! – приговорил с Хованским посадить стрельцов да пеших стрелков немецких, да казаков с пищалями на заводных коней: драться в конном строю не умеют, но хоть от конницы не отстанут. Кому лошадей не хватает – на телеги, и – быстрее! Быстрее!

И теперь к нему вели по лесным тропинкам сотни три-четыре ратников, обученных огненному бою. В полку таковых – более тысячи. Но дорога ложка к обеду: сколь успело их ко прямому делу, столь и есть под рукой. Прочие еще подтянутся.